Известно, что:
— родился в Ростове-на-Дону;
— писал стихи с юности;
— был арестован около 1927 года и в 1937 году;
— «был великий озорник, насколько это возможно в лагерных условиях» (Дм. Лихачёв);
— в 1936 году напечатал единственную книгу «Стихи» (сейчас её нет даже в Ленинской библиотеке);
— лагерные стихи печатались в журнале «Соловецкие острова», издававшемся управлением Соловецких лагерей особого назначения ОГПУ в 1923–1930 годах;
— реабилитирован в 1955 году;
Когда, где и как умер — узнать не удалось. Говорят, Юрий Александрович Казарновский стихи писал и в последние годы.
ЧТО КТО ИЗ ПОЭТОВ
НАПИСАЛ БЫ
ПО ПРИБЫТИИ НА СОЛОВКИ
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ
Демон проникает в келью Тамары — в женбарак.
Т а м а р а
...Клянися мне!
Д е м о н
Клянусь я первым днём ареста,
Клянусь его последним днём,
Посылкою друзей из треста,
Освобожденья торжеством.
Клянусь этапа горькой мукой,
Разгрузки краткою мечтой,
Клянусь свиданием с тобой
И непременною разлукой.
Клянусь я сонмищем людей,
По учрежденью мне подвластных,
Мечами стражей безпристрастных,
Метелью снежных летних дней.
Клянусь в универмаге блатом,
УСЛОНом * , ДПЗ ** , тюрьмой,
Клянусь твоим печальным платом,
Твоей безсчётною слезой.
Отрёкся я от преступленья,
Отрёкся я от всех статей,
Клянусь тебе я исправленьем
И безопасностью своей.
Отныне яд коварных действий
Лубянки не встревожит ум,
Отрёкся я от глупой мести,
Отрёкся я от гордых дум.
Хочу отныне примириться
С Лубянкой-2. Хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Твоей любви я жду, как дара,
И десять лет отдам за миг,
В любви, как в сроке, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, смелый сын УСЛОНа,
Возьму в укромные края,
Топчан нам будет вместо трона,
Царица пленная моя!
Т а м а р а
О кто ты? Речь твоя опасна...
Царица я? — Избави Бог:
За это, совершенно ясно,
Наверняка прибавят срок!..
Д е м о н
(не обращая внимания)
Без сожаленья, без участья
Смотреть на остров будешь ты,
Где нет ни прочности, ни счастья,
Ни краткосрочной красоты.
__________
В то время шёл надзор дозорный,
И, слыша голос непокорный,
Вдруг в женбарак заходит он.
И гордый Демон — дух изгнанья —
За нелегальное свиданье
Был тотчас в карцер заключён.
Тамару ж въедчиво и тихо
Бранила долго старостиха.
______________________
* Управление Соловецких лагерей особого назначения.
** Дом предварительного заключения.
АЛЕКСАНДР БЛОК
По вечерам над соловчанами
Весенний воздух мглист и сыр.
И правит окриками пьяными
Суровый ротный командир.
А там, за далью принудительной,
Над пылью повседневных скук
СЛОН серебрится упоительный
И раздаётся чей-то «стук».
И каждый вечер омрачающим
Туманом полон небосклон,
И я опять неубывающим
Остатком срока оглушён.
И каждый вечер в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, бушлатом схваченный,
В казённом движется окне.
И веет тягостным поверьем
Метёлка в узенькой руке,
Полна Особым Назначеньем
Нога в болотном сапоге.
Сибирь и минусы склонённые
В моём качаются мозгу.
И сроки длинные, бездонные
Цветут на синем берегу.
ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
В СЕВЕРНОМ КОТТЕДЖЕ
Я трибуналом обусловлен,
Коллегиально осуждён.
Среди красот полярного бомонда
В десерте экзотической тоски,
Бросая тень, как чёрная ротонда,
Галантно услонеют Соловки.
Ах, здесь изыск страны коллегиальной,
Здесь все сидят — не ходят, а сидят.
Но срок идёт во фраке триумфальном,
И я ищу, пардон, читатель, blat.
Полярит даль бушлат демимоденки,
Вальсит грезор, балан искрит печаль,
Каэрят* дамы — в сплетнях все оттенки,
И пьёт эстет душистый вежеталь.
Компрометируют маман комроты,
На файв-о-клоках фейерея мат.
Под музыку Россини ловит шпроты
Большая чайка с занавеса МХАТ**.
Окончив срок, скажу «оревуар»,
Уйду домой, как в сказочную рощу,
Где ждёт меня, эскизя будуар,
За самоваром девственная тёща.
_________________________________
*К а э р я т — от «КР» (каэр), то есть осуждённые за контрреволюционную деятельность.
**Чайка наподобие мхатовской была эмблемой журнала «Соловецкие острова».
ДЖАЗ-БАНД
Столы. Прохлада лимонада.
И к высшим радостям эстрада
Готова в сумраке июля.
Встал дирижёр, коварно крив.
И вот грохочущий мотив
Упал, как медная кастрюля.
И звуки ринулись из клетки,
Из долго сдерживавших нот.
И-с-т-е-р-и-к-о-й мотоциклетки
Забился отбивной фокстрот.
Схватив мелодию за косу,
Бил дирижёр её подносом!
Джаз шёл с горы... Лови! Держи!
Он плакал филином и кошкой,
Он падал разливною ложкой,
Он чистил ржавые ножи.
Похожий с виду на ошибку,
Заперхал новый инструмент.
Он, как чихающая скрипка,
Всех озадачил на момент.
И вот сквозь грохот, свист и стон
В оркестр входит саксофон.
Войдя с несмелостью умелой,
Скользит рукою он по телу:
«О, эти бывшие глаза!»
Таким же голосом запела,
Когда бы петь она умела,
Предстательная железа.
Румяный, лысый меломан
Переживает барабан.
В его большом, просторном теле
Качалась водка на качелях.
Джаз рос, казался он атакой.
Джаз рос, сидящих оглушив.
Как будто был его мотив
Искусан бешеной собакой.
Но вот ещё одно стенанье,
Ещё последних звуков рвань — и
Оркестр начал замирать.
И тишина встаёт укором.
Окончен джаз. Но дирижёру
Обратно звуков не собрать!
Они уедут на трамвае,
Чтоб снова жить в собачьем лае,
В бронхитах, в скрежете зубов,
В ушах дантистов, патефонах,
В битье посуды, сипах, стонах
И в нежном свисте дураков!
1934
— родился в Ростове-на-Дону;
— писал стихи с юности;
— был арестован около 1927 года и в 1937 году;
— «был великий озорник, насколько это возможно в лагерных условиях» (Дм. Лихачёв);
— в 1936 году напечатал единственную книгу «Стихи» (сейчас её нет даже в Ленинской библиотеке);
— лагерные стихи печатались в журнале «Соловецкие острова», издававшемся управлением Соловецких лагерей особого назначения ОГПУ в 1923–1930 годах;
— реабилитирован в 1955 году;
Когда, где и как умер — узнать не удалось. Говорят, Юрий Александрович Казарновский стихи писал и в последние годы.
ЧТО КТО ИЗ ПОЭТОВ
НАПИСАЛ БЫ
ПО ПРИБЫТИИ НА СОЛОВКИ
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ
Демон проникает в келью Тамары — в женбарак.
Т а м а р а
...Клянися мне!
Д е м о н
Клянусь я первым днём ареста,
Клянусь его последним днём,
Посылкою друзей из треста,
Освобожденья торжеством.
Клянусь этапа горькой мукой,
Разгрузки краткою мечтой,
Клянусь свиданием с тобой
И непременною разлукой.
Клянусь я сонмищем людей,
По учрежденью мне подвластных,
Мечами стражей безпристрастных,
Метелью снежных летних дней.
Клянусь в универмаге блатом,
УСЛОНом * , ДПЗ ** , тюрьмой,
Клянусь твоим печальным платом,
Твоей безсчётною слезой.
Отрёкся я от преступленья,
Отрёкся я от всех статей,
Клянусь тебе я исправленьем
И безопасностью своей.
Отныне яд коварных действий
Лубянки не встревожит ум,
Отрёкся я от глупой мести,
Отрёкся я от гордых дум.
Хочу отныне примириться
С Лубянкой-2. Хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Твоей любви я жду, как дара,
И десять лет отдам за миг,
В любви, как в сроке, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, смелый сын УСЛОНа,
Возьму в укромные края,
Топчан нам будет вместо трона,
Царица пленная моя!
Т а м а р а
О кто ты? Речь твоя опасна...
Царица я? — Избави Бог:
За это, совершенно ясно,
Наверняка прибавят срок!..
Д е м о н
(не обращая внимания)
Без сожаленья, без участья
Смотреть на остров будешь ты,
Где нет ни прочности, ни счастья,
Ни краткосрочной красоты.
__________
В то время шёл надзор дозорный,
И, слыша голос непокорный,
Вдруг в женбарак заходит он.
И гордый Демон — дух изгнанья —
За нелегальное свиданье
Был тотчас в карцер заключён.
Тамару ж въедчиво и тихо
Бранила долго старостиха.
______________________
* Управление Соловецких лагерей особого назначения.
** Дом предварительного заключения.
АЛЕКСАНДР БЛОК
По вечерам над соловчанами
Весенний воздух мглист и сыр.
И правит окриками пьяными
Суровый ротный командир.
А там, за далью принудительной,
Над пылью повседневных скук
СЛОН серебрится упоительный
И раздаётся чей-то «стук».
И каждый вечер омрачающим
Туманом полон небосклон,
И я опять неубывающим
Остатком срока оглушён.
И каждый вечер в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, бушлатом схваченный,
В казённом движется окне.
И веет тягостным поверьем
Метёлка в узенькой руке,
Полна Особым Назначеньем
Нога в болотном сапоге.
Сибирь и минусы склонённые
В моём качаются мозгу.
И сроки длинные, бездонные
Цветут на синем берегу.
ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
В СЕВЕРНОМ КОТТЕДЖЕ
Я трибуналом обусловлен,
Коллегиально осуждён.
Среди красот полярного бомонда
В десерте экзотической тоски,
Бросая тень, как чёрная ротонда,
Галантно услонеют Соловки.
Ах, здесь изыск страны коллегиальной,
Здесь все сидят — не ходят, а сидят.
Но срок идёт во фраке триумфальном,
И я ищу, пардон, читатель, blat.
Полярит даль бушлат демимоденки,
Вальсит грезор, балан искрит печаль,
Каэрят* дамы — в сплетнях все оттенки,
И пьёт эстет душистый вежеталь.
Компрометируют маман комроты,
На файв-о-клоках фейерея мат.
Под музыку Россини ловит шпроты
Большая чайка с занавеса МХАТ**.
Окончив срок, скажу «оревуар»,
Уйду домой, как в сказочную рощу,
Где ждёт меня, эскизя будуар,
За самоваром девственная тёща.
_________________________________
*К а э р я т — от «КР» (каэр), то есть осуждённые за контрреволюционную деятельность.
**Чайка наподобие мхатовской была эмблемой журнала «Соловецкие острова».
ДЖАЗ-БАНД
Столы. Прохлада лимонада.
И к высшим радостям эстрада
Готова в сумраке июля.
Встал дирижёр, коварно крив.
И вот грохочущий мотив
Упал, как медная кастрюля.
И звуки ринулись из клетки,
Из долго сдерживавших нот.
И-с-т-е-р-и-к-о-й мотоциклетки
Забился отбивной фокстрот.
Схватив мелодию за косу,
Бил дирижёр её подносом!
Джаз шёл с горы... Лови! Держи!
Он плакал филином и кошкой,
Он падал разливною ложкой,
Он чистил ржавые ножи.
Похожий с виду на ошибку,
Заперхал новый инструмент.
Он, как чихающая скрипка,
Всех озадачил на момент.
И вот сквозь грохот, свист и стон
В оркестр входит саксофон.
Войдя с несмелостью умелой,
Скользит рукою он по телу:
«О, эти бывшие глаза!»
Таким же голосом запела,
Когда бы петь она умела,
Предстательная железа.
Румяный, лысый меломан
Переживает барабан.
В его большом, просторном теле
Качалась водка на качелях.
Джаз рос, казался он атакой.
Джаз рос, сидящих оглушив.
Как будто был его мотив
Искусан бешеной собакой.
Но вот ещё одно стенанье,
Ещё последних звуков рвань — и
Оркестр начал замирать.
И тишина встаёт укором.
Окончен джаз. Но дирижёру
Обратно звуков не собрать!
Они уедут на трамвае,
Чтоб снова жить в собачьем лае,
В бронхитах, в скрежете зубов,
В ушах дантистов, патефонах,
В битье посуды, сипах, стонах
И в нежном свисте дураков!
1934