Виктор Кочетков (24 октября 1923 — 14 октября 2001)
Родился в деревне Балахоновке (Самарская губерния) в многодетной крестьянской семье. (Отец погиб в 1942 г.) С 1942 года воевал на Воронежском, 2-м Украинском фронтах. Был в плену. Первые стихи печатал во фронтовой газете. Выпускник Кишинёвского государственного университета (1951 г.) и Высших литературных курсов (1975 г.) Виктор Иванович Кочетков стал автором десятков книг стихов, переводов (с молдавского, чувашского, якутского). Кроме этого, составил и опубликовал книги: «Византизм и славян-ство К. Леонтьева»; «Фёдор Тютчев. Избранная лирика. Статьи. Письма»; «Алексей Кольцов. Стихотворения»; «Фронтовая лирика. Стихи и песни» и др. В. И. Кочетков награждён орденом Отечественной войны II степени, медалями. Жил в Москве.
* * *
Опять душа затосковала по безымянной той реке, по полумраку сеновала в нижегородском хуторке.
По той, окутавшей округу, почти библейской тишине, когда и недругу и другу ты мог довериться вполне.
Когда с зарей заря граничит в коротких сумерках ночей, и даже выпь не перекличет неугомонных дергачей.
И лес стоит в молчанье строгом, и влажно светится жнитво. И меж душой твоей и Богом — из посторонних — никого.
* * *
Дождик был назойлив и обилен. Он затих в двенадцатом часу. Как больной ребёнок, плачет филин в присмиревшем керженском лесу.
Дуб стоит, как будто витязь древний, впереди густого сосняка, и плывут над спящею деревней редкие, седые облака.
Дверь устало скрипнула. Старуха выбрела на шаткое крыльцо, замерцало призрачно и сухо лунной пылью тёмное лицо.
В сумерках холодных и безгромных слушает окрестные леса. А в глазах — распахнутых, огромных — всё цветут ночные небеса.
Всё играют давешние грозы, всё не стихнет лиственная дрожь, и сверкают звёзды или слёзы — в темноте не сразу разберёшь.
* * *
Был август бойким, суматошным, пылким, но он давно слетел с календаря. Неторопливым стуком молотилки устало бьётся сердце сентября.
В долинах гаснет медленное эхо. Сады и рощи впали в забытье. И падает тяжёлый лист ореха, похожий на сарматское копьё.
Слетаются на сходки к суходолам отлётных птиц крикливые гурты, и погреба, раскрыв пошире рты, с утра глотают бочки с разносолом.
Твердеет пашни выцветшая корка, и пахнет степь привядшим чабрецом, и не спеша спускается с пригорка осенний день с обветренным лицом.
* * *
Непрощающей юность была. Только старость охотно прощает. Всё война у меня отняла. Всё война мне назад возвращает.
Возвращает и холод, и зной, мир окопный, знакомый до дрожи. И друзья молодые со мной, и враги не состарились тоже.
Память, память, не очень гони, дай мне вдуматься в старые думки. Фронтовые далёкие дни — как обоймы патронов в подсумке.
И опять я на тихом Дону — ой долга оборонная ночка! Предрассветную рвёт тишину пулемёта короткая строчка.
И к тяжёлому брустверу льнут полевые озябшие маки. И не десять, а восемь минут остаётся всего до атаки.
ИЮЛЬ 41-ГО ГОДА
Нет, вовсе не из уст всеведа-мудреца, Она из уст солдат, та истина, звучала: «Чтоб знать, кто победит, не надо ждать конца, Умеющий судить поймёт и по началу».
Пылающий июль. Тридцатый день войны. Всё глубже, всё наглей фашист вбивает клинья. В раинах* хуторок на берегу Десны, Просторные дворы, пропахшие полынью.
Разрывы редких мин. Ружейная пальба. Надсадный плач детей. Тоскливый рёв скотины. На сотни вёрст горят созревшие хлеба – Ни горше, ни страшней не видел я картины.
Не утихает бой за лесом в стороне. Густеет чёрный дым над поймою приречной. И мечется фашист в бушующем огне, На факел стал похож мешок его заплечный.
Закрыта жаркой мглой последняя изба, И солнце в этой мгле едва-едва мигает. На сотни вёрст горят созревшие хлеба – Последний страх в себе Россия выжигает.
И плавятся в ночи, как свечи, тополя, И слышен орлий крик над потрясённой далью. От Буга до Десны пропитана земля И кровью, и бедой, и горькой хлебной палью.
Вся впереди ещё смертельная борьба – Москва, и Сталинград, и Курск, и штурм Берлина… Но тот, кто видел их – горящие хлеба, – Тот понимал, что Русь вовек необорима.
_______________ * Раины – тополя (укр.)
* * *
Утро над полем сраженья встаёт. Вскинуты пики. Натянуты луки. Гибнут мужчины... А баба поёт древнюю песню о долгой разлуке.
Тяжкие цепи неволя куёт. Сникла надежда. И нету поруки. Гибнет держава... А баба поёт древнюю песню о долгой разлуке.
Утро Победы над степью встаёт. Ворог повержен. Отринуты муки. Мир торжествует... А баба поёт вечную песню о вечной разлуке.
* * *
Когда закат последним блеском косынку высветлит свою, пойду к знакомым перелескам по запылённому жнивью.
И будет тучка плыть лениво, и будут птицы петь зарю, и я со степью молчаливой наедине поговорю.
И постою под звёздным небом средь остывающих полей, и будет вечер пахнуть хлебом, как руки матери моей.
* * *
Полдень отпáрил. Орел отпарил. Угомонились скворечня и улей. От золотых половиц, от перил пахнет теплом домовитым июля.
Это тончайших лучей волокно. Это текучая ясность простора. В синюю вечность открыто окно. Солнце и тишь... Чуть колышется штора.
* * *
О эти безгромные воды. Тишайшие эти ручьи. Ворчливая нежность природы — гуденье пчелиной семьи.