Его дед со стороны отца, мордвин Михаил Варенцов, одарённый крепостной художник, был отправлен барином из далёкого Заволжья в Петербург, в Академию художеств (ужасы царизма...), окончив которую создал архитектурный проект в коринфском стиле, получив золотую медаль, звание академика и эту фамилию. Позднее выкупил из «крепости» семью и приобрёл в Симбирске дом, где и родился* будущий писатель. Отец, Аполлон Михайлович (страстный любитель музыки и поэзии), получил личное дворян¬ство**, благодаря чему сын окончил Симбирскую классическую гимназию (в одно время с В. Ульяновым и А. «Керенским»). С юности начал литературную деятельность (первые публикации в 17 лет) и со временем проявил себя поэтом, фольклористом, бытописателем, деятельным журналистом: редактор журнала «Север» (1896—1899), автор сборников стихов — «Песни сердца» (1896), «Чёрные розы» (1896), «Тени жизни» (1897), «Гимн красоте» (1899), — и книг для детей; переводы с английского, немецкого, французского, польского; книга очерков «Картины Поволжья» (1900), социологическое исследование «Трудовой год русского крестьянина» (1904). С 1899-го по 1904-й в газете «Правительственный вестник» (издатель сам К. К. Случевский) публикует серию историко-этнографических очерков, сло¬жившихся в книгу, не имеющую аналогов и поныне, — «Народная Русь» — главный труд этого удивительного певца русской жизни.
После переворота 1917 года ему не нашлось места ни в тогдашней литературе, ни в Наркомпросе... Доживал в Твери (может быть, поэтому не арестовали, не расстреляли), подрабатывая корректором в областной газетёнке, изредка навещая давнего друга С. Дрожжина в его деревеньке Низовке (район нынешнего Завидова).
В 1994 г. стараниями В. В. Сорокина (Клуб любителей истории Отечества) состоялось первое после 1901 года переиздание уникального труда Аполлона Аполлоновича Коринфского
____________________________
* Мама умерла при родах.
** Умер, когда сыну было пять лет, и Аполлон рос у родственников.
«Мать-Сыра-Земля всех кормит, всех поит, всех одевает, всех своим теплом пригревает!»
Земля — общая родина счастливых и несчастных, бога¬тых и бедных.
В могучей семье древнерусских былинных богатырей есть двое, все подвиги которых непосредственно связаны с землёй, вековечной кормилицей народа-пахаря. Это Святогор, старейший из всей дружины богатырской, да Микула Селянинович — богатырь-оратай.
О первом из них дошло до наших дней несколько бы¬лин, каждая из которых выставляет его представителем чу¬довищно могучей стихийной силы, не имеющей прямого при¬менения, ищущей и не находящей его во всём окружающем — ни среди природы, ни среди населяющих последнюю су¬ществ. Это — мученик своей собственной силы.
Микула Селянинович подвизается в чистом поле, свою соловенькую лошадку знай понукивает, с края в край бороздочку отваливает, корни сохой выворачивает, крестьянствует, приготовляя с Божьей помощью распаханную-засеянную ниву-новь новым поколениям народа-землепашца. В могучем своей простотой богатыре-оратае народная Русь воплотила саму себя.
Мать-Сыра-Земля представлялась воображению обожествляющего природу славянина-язычника живым человекоподобным существом: «Земля сотворена, яко человек», — повторяется об этом в несколько изменённом виде в одном из позднейших летописных памятников: «Камение яко тело имать, вместо костей корение имать, вместо жил древеса и травы, вместо власов былие, вместо крови — воды» ...
Против благоговейного почитания Матери-Сырой-Земли, сохранившегося и до наших дней, восстали ещё в XV—XVI столетиях строгие поборники буквы заветов Православия, громя в церковных стенах народное суеверие. Но ни грозные обличения, ни время со всей его безпощадностью не искоренили этого предания далёких дней.
Северный дремучий лес говорит даже своим безмолвием, своей неизреченною тишиной, своими тихими шумами. Он словно воскрешает в русской душе миросозерцание забытых дедов-прадедов, словно подаёт ей весть о том, что следят за каждым её вздохом из мрака безконечности эти переселившиеся в область неведомого пращуры. Под сенью леса как будто пробуждается в этой душе вся былая-отжитая жизнь дышавших одним дыханием с матерью-природою предков — про¬стых сердцем людей неустанного потового-страдного труда и непоколебимо-могучей силы воли.
«Под тёмными лесами, под ходячими облаками, под частыми звёздами, под красным солнышком» — так опреде¬ляет русский народ местоположение своей родной земли.
Выше лесу, по словам русской загадки, солнышко красное; но этим же свойством наделяет народная Русь и ветер, который — по её слову — «выше лесу, тоньше волоса». У русского человека в душе всегда сидит художник, прислушивающийся к музыке природы. Не диво поэтому, что любит он свои самодельные гусли-самогуды да балалайку-веселуху, бряцать по струнам которых исстари веков слыл великим мастером.
Что ни дерево в лесу, то своя краса, своя особая жизнь, свои приуроченные к ней, выхваченные из неё пытливым слухом народные поговорки. Но едва ли не более всего прочего лесного народа зелёного по сердцу простодушному паха¬рю берёза — эта белая, кудрявая красавица.
Дуб является олицетворением силы-мощи и в древности был посвящён могучему Перуну. «На святом окиян-море, — гласит заговорное народное слово, — стоит сырой дуб крековистый (кряжистый?)».
Дошло до наших дней славянское предание о дубах, стоявших будто бы «ещё до сотворения мира», когда-де не было ни земли, ни неба, а разливался по всей вселенной один «окиян-море». Стояли, по словам предания, посреди этого океана два дуба.
По другому преданию, существует железный («прьвопосаждень») дуб, на котором держатся вода, огонь и земля, а корень этого дуба стоит «на силе Божией». Растёт-поднимается этот дуб до самых седьмых небес, а коренится в глубочайших недрах подземного царства.
К русскому народу более чем к какому-либо другому применимо название — стихия. Русская стихийная душа представляет собою столь самобытное и сложное явление, что надо быть коренным русским, родиться проникнутым до мозга костей духом народности человеком, чтобы составить более или менее ясное понятие о ней.
«Русской земле нельзя без Государя быти!» — облетало всю Русь вещее слово истинно русских людей в смутную годину миновавших лихолетий и всегда находило живой отклик в народе, сказавшем про себя, что он «душой Божий, а телом — Осударев». «Без Бога свет не стоит, без Царя — страна не правится», «Без Царя народ — сирота, земля — вдова», «Светится солнышко на небе, а русский Царь — на земле». «Народ — тело, Царь — голова». «Где Царь — тут и правда», «Где Царь — там гроза», «Близ Царя — близ чести», «Близ Царя — близ смерти».
Царь и народ, народ и Царь... Это, действительно, в полном смысле слова две равные части одной нераздельной, могучей своею многовековой самобытностью стихии.
Самым весёлым или — вернее — разгульным народным праздником с незапамятных пор на Руси слыла Масленица, совпадающая с так называемой «сырною неделею» (или «мясопустом») православного месяцеслова. Сама природа к этому времени принимается ликовать, как бы предчувствуя прибли¬жение Весны Красной и скорую гибель Мораны-зимы, внёсшей в её светлое царство оцепенение смерти. Солнышко начинает пригревать в полуденную пору совсем по-весеннему: оно словно тешится-играет, заставляя плакать белые снега слезами горючими, а зябкий — хотя и привычный к морозу — люд деревенский радоваться да чествовать госпожу Масленицу — широкую, весёлую, да затейливую.
Шли за веками века, оставлявшие языческие сказания о Богах в затуманенной новою жизнью дали; и мало-помалу красавица-Богиня, вестница весны и любви Лада, превращалась в Масленицу.
Языческая тризна по ненавистной зиме Моране была вместе с тем на Руси и тризною по всем «прежде почившим». Масленая неделя связана и теперь до некоторой степени с поминовением по родителям, что особенно ярко выражается в обычае печь в это время блины, являющиеся необходимой принадлежностью поминок. «Первая оттепель — вздохнули родители», — говаривал народ и приготовлялся ко встрече виновницы облегчения их участи, всё той же Лады (Масленицы).
Целую неделю пела-плясала, ела-пила, друг ко дружке в гости хаживала крещёная матушка Русь, с гор каталась, в блинах валялась, в масле купалась. Но «не всё коту маслени¬ца»: на восьмой день наступали проводы. На этих последних сожигалась зима Морана.
Скоморохи-потешники, игрецы-гусельщики, «весёлые гулящие люди» — прямые преемники древнегреческих и рим¬ских «гистрионов» и «мимов» — являются старейшими пред¬ставителями русской народной словесности, народного лице¬действа и народной музыки и с XI века до второй половины XVII столетия не сходят со страниц летописей и других па¬мятников духовной и светской письменности.
Из старины стародавней выступает яркий величавый об¬раз песнотворца и рядом с ним — облик скомороха захожего, предпочитающего «весёлую» игру «великой» игре своего со¬брата по искусству. Первобытные гусли (от слова «гудеть») своим видом напоминают плашмя положенную арфу. «Гусли-самогуды» сами, по словам народа, гудят, сами пляшут и песни играют на коленях дотошного гусляра. Песня шла здесь в первую голову, самые гусли — только подыгрывали ей. Были кроме певунов и «игрецы-плясуны».
Гусляры — слагатели былин, распевающие старым складом «песни царские», наигрывавшие «игры нежные», доставлявшие «утехи великие», уступают главное место создателям «весёлой игры». И эти последние, подлаживаясь под низменные вкусы чёрной толпы, делались иногда — и не только в глазах строгих книжников — «блазниками, срамниками и сквернодеями».
Эти исключительные явления давали повод к незаслуженным карам за скоморошество и «веселие» вообще. Прошли столетия, преследования «веселия» давно в области преданий, а и теперь ещё гудят кое-где гусли-самогуды, и теперь ещё справляется народная потеха весёлая.
Речист русский народ-пахарь, тороват на всякое слово красное. Не обойдён народным красным словцом и Духов день — так именуется в народе следующий за праздником Троицы-Пятидесятницы понедельник. «До Свята-Духа не снимай кожуха!» — говорит деревенская Русь. Выдаются местами, действительно, такие непогожие вёсны, что только к это¬му времени и перестаёт знобить мужика холодом. Особенно близко относится приведённое присловье к Русскому Северу, где зима Морана долго ещё даёт о себе знать, несмотря на тёплые ласки Лады-весны, которая даже от угрюмых обитателей северного-студёного поморья не скрывает своей красной красы.
Троица — повсеместный праздник цветов и берёзок. На Духов день последние остаются красоваться как возле хат, так и в хатах; цветы же, вместе с травой устилавшие пол церковный во время троицкой Божественной службы, подбираются богомольцами, приносятся домой и тщательно сбере¬гаются под божницею. Набожные старухи сушат и толкут в ступе принесённые от духовской обедни цветы и бережно хранят порошок на случай болезни кого-нибудь в семье.
«И бегут беси огня-духа, — повествует седое народное слово, — и мещутся злые духи в бездны подземныя. И в бездне бездн настигает их сила сил земных. Слышит вопль бе¬совский в сей день Господень заря утренняя, и полдень внемлет ему, и вечер — свете-тихий — такожде до полунощи... Погибают огнём негасимым беси, их же тьма тем... И не токмо силу бесовскую — разит огнь небесный всяку душу грешную, посягающу на Духа Свята дерзновением от лукавствия...»
В этот праздник Божий встречает посельская Русь своих убогих гостей — с их умилительным пением — наособицу приветливо. Духовный стих, более чем когда бы то ни было, подходит к настроению во всём полагающихся на Бога и Его защиту крепкую потомков древнего пращура современных русских хлеборобов — Микулы-света-Селяниновича.
Духов день начинает собой на богатой преданиями отцов-дедов Земле Русской Всесвятскую неделю, запечатлённую в суеверной памяти народной своеобразными обрядами-обычаями, связанными с празднеством-гульбищем в честь древнеязыческого Ярилы.
Двадцатое июля — день св. Илии-пророка — с незапамятных пор.
Святой пророк Илия до сих пор остаётся в народе хозяином громов, разъезжающим по тверди небесной на своей запряжённой крылатыми конями колеснице. Он по-прежнему поражает огненными стрелами-молниями злых демонов и всякую нечисть. Как и в былые времена, льёт он на землю дождевые потоки.
Каждое 20 июля ждут на Руси дождя и грома — как в день, посвящённый повелевающему ими пророку. Вёдро на Ильин день предвещает пожары. Ильинским дождём умываются для предохранения ото всяких «вражьих чар», соеди¬нённых с болезнями. В день св. пророка никто не должен, по верованию народа, работать в поле: ни жать, ни косить, ни убирать сена из опасения того, чтобы Илья-громовник не спалил во гневе уродившееся жито и сено. Упорных ослушников, никогда не почитающих праздника его, пророк убивает громом.
С Ильиным днём кончаются, по народному слову, летние красные дни. «Илья лето кончает, жито зажинает; первый сноп — первый осенний праздник», — говорит посельщина-деревенщина и продолжает: «На Илью до обеда — лето, после обеда — осень».
«До Ильи — мужик купается, а с Ильи — с рекой прощается». По народной молве, «С Ильина дня работнику две угоды: ночь длинна, да вода холодна!». Дни становятся всё короче («Пётр и Павел час убавил, Илья-пророк — два уволок»), а работы — прибывает да прибывает в полях.
Во многих старинных песнях св. пророк Илия сливается с личностью сказочного Ильи Муромца, одного из любимых сынов русского былинного песнотворчества.
Всюду, где встречается имя грозного пророка в дошед¬ших до наших дней от стародавней старины памятниках русского народного творчества, — везде он является в венце сво¬его праведного гнева на нечестивых грешников и с отеческими заботами о благочестивых и добрых. С каким обликом жил он в представлении отдалённейших предков русского простолюдина, таким остаётся и теперь у нас в народе.
Первый день сентября-месяца, на который приходится празднование памяти св. Симеона Столпника, с XV по XVIII век считался у нас на Руси, по примеру Александрийской церкви, днём Новолетия: с этого дня начинался Новый год.
1 сентября 1699 года Пётр Великий в последний раз «торжествовал, по древнему обычаю своих предков, начало нового лета и на большой Ивановской площади, сидя на пре¬столе в царской одежде, принимал от патриарха благословение, а от народа приветствие и сам поздравлял его с новым годом, который в 1700 году он уже праздновал 1 января».
В допетровские же времена цари московские и всея Руси справляли сентябрьское Новолетие заодно с народом рус¬ским. День св. Симеона, заканчивавший старое и начинавший новое лето (год), а потому и называвшийся днём Симеона-летопроводца, являлся одним из торжественных дней общения Царя с народом, во множестве стекавшимся не только со всей Москвы Белокаменной, но даже из всех ближайших пригоро¬дов «лицезреть пресветлые царские очи» в стены Кремля златоглавого. Здесь из года в год совершалось, по нерушимому завету старины, летопровождение или «действо многолетнего здоровья».
Русский народ-пахарь — хозяин-скопидом; к этому приучили его долгие века труда. Но в сокровенном уголке души русского скопидома таится мечтательность — качество, при¬сущее стихийной народной душе по самой её природе. Заслушается внутренних голосов сын деревни и полей, поддастся Бог ведает откуда и почему зародившейся в его сердце «меч¬те», начнёт тосковать — тоскою, совсем не свойственной крестьянскому обиходу, и до той поры не успокоится, покуда не найдёт более или менее полного удовлетворения пытливым запросам смятенного духа.
Пытливый дух русского народа, ищущий себе удовлет¬ворения вне охватывающей его трудовой обиход — пригибающейся к земле — жизни, недаром с давних времён задаётся вопросами о мироздании: «От чего у нас зачался белый вольный свет? Отчего у нас солнце красное? Отчего у нас млад-светел месяц? Отчего у нас звёзды частые? Отчего у нас ночи тёмные? Отчего у нас зори утренни? Отчего у нас ветры буйные? Отчего у нас дробен дождёк?»
Отчего у нас ум-разум?
Отчего наши помыслы?
О наши древние пустынножители, отрясавшие прах земных забот и удалявшиеся от соблазнов мира сего и удостаивавшиеся Божественного откровения! Их примеру следуют и современные народные мечтатели, сердцу которых любезна прекрасная Мать-пустыня, открывающая им тайны бытия человеческого, загадочно-таинственного не только для одних простодушных детей Матери-Сырой-Земли, но и для многодумных мудрецов, постигших всю глубину современной учёности. Уединённое самоуглубление окрыляет прозорливостью и душу простеца-мечтателя, сына-внука-правнука отцов-дедов-прадедов, всю многотрудную жизнь свою проведших за сохою на родимой полосе.
Мать-пустыня является предметом воспевания-величания в русских раскольничьих песнях, многие из которых отражают в себе народную старину.
«Любимая моя Мати, прекрасная пустыня! Ты прииме мене, пустыня, яко мати своё чадо; научи мене, пустыня, волю Божию т в о р и т и !» Сколько покорности этой воле, сколько светлой веры в её непреложность слышится в этих словах, вылившихся из глубины души пахаря-мечтателя, взыскующего на земле града небесного...
Вера в безсмертие души человеческой исстари веков была одним из главных устоев, поддерживающих духовную жизнь народной Руси.
Земная жизнь представляется воображению народа-пахаря неоглядной нивою, по которой, сменяя одна другую, проходят толпы сеятелей. Засевают они запаханную предшественниками ниву, а сами всё идут и идут вперёд, скрываясь с глаз всё надвигающихся и надвигающихся новых сеятелей. «Сеешь живучи, жнёшь — умираючи!» — изрекает простодушная мудрость народная.
«Жив Бог, жива душа — моя!» — в каком-то пророчес¬ком одушевлении восклицает русский народ-сказатель. Смерть, представляющаяся мысленному взору людей иного духовного склада грозным чудищем, приводящим в ужас своим приближением, для истинно русского человека не так страшна.
«Живому сердцу нет могилы!» — гласит живучая молвь народная, то взвивающаяся в лазурную высь поднебесную, то — в духовной тоске-истоме — припадающая к родимой груди Матери-Сырой-Земли.
Русский человек всегда был сторонником семейных родовых начал, семьянин он и по самой природе своей. Потому-то и вылетело из его уст глубоко трогательное по сущест¬ву изречение: «В семье и смерть — добро, на чужбине и жизнь — худо». Жизнь, не особенно балующая пахаря-сказателя своими ласками, нашептала ему немало таких, например, красных своей неумытной правдою слов, как: «Лучше смерть, нежели зол живот», «Не столько смертей, сколько скорбей», «Горя много, а смерть одна» и т. п. Удальство, порою смелое до дерзости, свойственное широкой душе, не лю¬бящей ничего недомолвленного-недоделанного, слышится в поговорке: «Смерть русскому человеку — свой брат!»
Стыд-позор для истинно русского человека — хуже смерти.
Смерть представляется народному воображению в виде дряхлой старухи (или даже скелета) с косою в руках . Как и в большинстве других сказок, человеком, перехитрившим простофилю Смерть, является завзятый носитель русского удальства — солдат.
Человек, по словам стихопевца-народа, живёт на земле — «как трава растёт»; ум-разум человеческий — «как маков цвет цветёт», всякая слава земная представляется также «цветом» бренным, как и самоё бытие земное-преходящее.
Смерть представляется русскому человеку путешествием в далёкий неведомый край; потому-то и говорится вместо «умереть» — «отойти (к праотцам)», а молитва, читаемая над умирающим, зовётся «отходною».
Все люди, по народному представлению, являются в этом мире странниками. Кончен земной путь: открыты врата новой — безконечной — жизни, столь радостно-отрадной для одних («ходящих по путям Божиим») и столь горестной для других — позабывающих при земной жизни о Боге правды.
Народ-стихопевец точен — как и всегда — в своих опре¬делениях: «Татьи все пойдут во великий страх, — говорит он, — разбойники пойдут в грозы в лютыя; а чародеи все изыдут в дьявольский смрад; а убийцам-то будет скрежет зубный; сребролюбцам-то будет несыпляющая червь, смехотворцам-груботворцам — вечная плачь, а пьяницам смола горючая...»
В это же время — по другому сказанию — «праведные воссияют яко солнушко, радуючи, возвеселяючи, сами воспоют гласы ангельски...» Так исполнится в мире правда Божия, пред которою безсильно всякое земное могущество — по словам народа-пахаря, провидящего за тьмою смерти свет жизни безконечной.
После переворота 1917 года ему не нашлось места ни в тогдашней литературе, ни в Наркомпросе... Доживал в Твери (может быть, поэтому не арестовали, не расстреляли), подрабатывая корректором в областной газетёнке, изредка навещая давнего друга С. Дрожжина в его деревеньке Низовке (район нынешнего Завидова).
В 1994 г. стараниями В. В. Сорокина (Клуб любителей истории Отечества) состоялось первое после 1901 года переиздание уникального труда Аполлона Аполлоновича Коринфского
____________________________
* Мама умерла при родах.
** Умер, когда сыну было пять лет, и Аполлон рос у родственников.
НАРОДНАЯ РУСЬ
Круглый год сказаний, поверий,
обычаев и пословиц русского народа
(извлечения)
МАТЬ-СЫРА-ЗЕМЛЯ
Нет ничего для человека в жизни святее материнского чувства. Сын родной земли, живущий-кормящийся её щедротами, русский народ-пахарь, дышащий одним дыханием с природою, исполнен к Матери-Сырой-Земле истинно сыновней любви и почтительности.«Мать-Сыра-Земля всех кормит, всех поит, всех одевает, всех своим теплом пригревает!»
Земля — общая родина счастливых и несчастных, бога¬тых и бедных.
В могучей семье древнерусских былинных богатырей есть двое, все подвиги которых непосредственно связаны с землёй, вековечной кормилицей народа-пахаря. Это Святогор, старейший из всей дружины богатырской, да Микула Селянинович — богатырь-оратай.
О первом из них дошло до наших дней несколько бы¬лин, каждая из которых выставляет его представителем чу¬довищно могучей стихийной силы, не имеющей прямого при¬менения, ищущей и не находящей его во всём окружающем — ни среди природы, ни среди населяющих последнюю су¬ществ. Это — мученик своей собственной силы.
Микула Селянинович подвизается в чистом поле, свою соловенькую лошадку знай понукивает, с края в край бороздочку отваливает, корни сохой выворачивает, крестьянствует, приготовляя с Божьей помощью распаханную-засеянную ниву-новь новым поколениям народа-землепашца. В могучем своей простотой богатыре-оратае народная Русь воплотила саму себя.
Мать-Сыра-Земля представлялась воображению обожествляющего природу славянина-язычника живым человекоподобным существом: «Земля сотворена, яко человек», — повторяется об этом в несколько изменённом виде в одном из позднейших летописных памятников: «Камение яко тело имать, вместо костей корение имать, вместо жил древеса и травы, вместо власов былие, вместо крови — воды» ...
Против благоговейного почитания Матери-Сырой-Земли, сохранившегося и до наших дней, восстали ещё в XV—XVI столетиях строгие поборники буквы заветов Православия, громя в церковных стенах народное суеверие. Но ни грозные обличения, ни время со всей его безпощадностью не искоренили этого предания далёких дней.
ЛЕС
Северный дремучий лес говорит даже своим безмолвием, своей неизреченною тишиной, своими тихими шумами. Он словно воскрешает в русской душе миросозерцание забытых дедов-прадедов, словно подаёт ей весть о том, что следят за каждым её вздохом из мрака безконечности эти переселившиеся в область неведомого пращуры. Под сенью леса как будто пробуждается в этой душе вся былая-отжитая жизнь дышавших одним дыханием с матерью-природою предков — про¬стых сердцем людей неустанного потового-страдного труда и непоколебимо-могучей силы воли.
«Под тёмными лесами, под ходячими облаками, под частыми звёздами, под красным солнышком» — так опреде¬ляет русский народ местоположение своей родной земли.
Выше лесу, по словам русской загадки, солнышко красное; но этим же свойством наделяет народная Русь и ветер, который — по её слову — «выше лесу, тоньше волоса». У русского человека в душе всегда сидит художник, прислушивающийся к музыке природы. Не диво поэтому, что любит он свои самодельные гусли-самогуды да балалайку-веселуху, бряцать по струнам которых исстари веков слыл великим мастером.
Что ни дерево в лесу, то своя краса, своя особая жизнь, свои приуроченные к ней, выхваченные из неё пытливым слухом народные поговорки. Но едва ли не более всего прочего лесного народа зелёного по сердцу простодушному паха¬рю берёза — эта белая, кудрявая красавица.
Дуб является олицетворением силы-мощи и в древности был посвящён могучему Перуну. «На святом окиян-море, — гласит заговорное народное слово, — стоит сырой дуб крековистый (кряжистый?)».
Дошло до наших дней славянское предание о дубах, стоявших будто бы «ещё до сотворения мира», когда-де не было ни земли, ни неба, а разливался по всей вселенной один «окиян-море». Стояли, по словам предания, посреди этого океана два дуба.
По другому преданию, существует железный («прьвопосаждень») дуб, на котором держатся вода, огонь и земля, а корень этого дуба стоит «на силе Божией». Растёт-поднимается этот дуб до самых седьмых небес, а коренится в глубочайших недрах подземного царства.
ЦАРЬ-ГОСУДАРЬ
К русскому народу более чем к какому-либо другому применимо название — стихия. Русская стихийная душа представляет собою столь самобытное и сложное явление, что надо быть коренным русским, родиться проникнутым до мозга костей духом народности человеком, чтобы составить более или менее ясное понятие о ней.
«Русской земле нельзя без Государя быти!» — облетало всю Русь вещее слово истинно русских людей в смутную годину миновавших лихолетий и всегда находило живой отклик в народе, сказавшем про себя, что он «душой Божий, а телом — Осударев». «Без Бога свет не стоит, без Царя — страна не правится», «Без Царя народ — сирота, земля — вдова», «Светится солнышко на небе, а русский Царь — на земле». «Народ — тело, Царь — голова». «Где Царь — тут и правда», «Где Царь — там гроза», «Близ Царя — близ чести», «Близ Царя — близ смерти».
Царь и народ, народ и Царь... Это, действительно, в полном смысле слова две равные части одной нераздельной, могучей своею многовековой самобытностью стихии.
ЧЕСТНАЯ ГОСПОЖА МАСЛЕНИЦА
Самым весёлым или — вернее — разгульным народным праздником с незапамятных пор на Руси слыла Масленица, совпадающая с так называемой «сырною неделею» (или «мясопустом») православного месяцеслова. Сама природа к этому времени принимается ликовать, как бы предчувствуя прибли¬жение Весны Красной и скорую гибель Мораны-зимы, внёсшей в её светлое царство оцепенение смерти. Солнышко начинает пригревать в полуденную пору совсем по-весеннему: оно словно тешится-играет, заставляя плакать белые снега слезами горючими, а зябкий — хотя и привычный к морозу — люд деревенский радоваться да чествовать госпожу Масленицу — широкую, весёлую, да затейливую.
Шли за веками века, оставлявшие языческие сказания о Богах в затуманенной новою жизнью дали; и мало-помалу красавица-Богиня, вестница весны и любви Лада, превращалась в Масленицу.
Языческая тризна по ненавистной зиме Моране была вместе с тем на Руси и тризною по всем «прежде почившим». Масленая неделя связана и теперь до некоторой степени с поминовением по родителям, что особенно ярко выражается в обычае печь в это время блины, являющиеся необходимой принадлежностью поминок. «Первая оттепель — вздохнули родители», — говаривал народ и приготовлялся ко встрече виновницы облегчения их участи, всё той же Лады (Масленицы).
Целую неделю пела-плясала, ела-пила, друг ко дружке в гости хаживала крещёная матушка Русь, с гор каталась, в блинах валялась, в масле купалась. Но «не всё коту маслени¬ца»: на восьмой день наступали проводы. На этих последних сожигалась зима Морана.
Скоморохи-потешники, игрецы-гусельщики, «весёлые гулящие люди» — прямые преемники древнегреческих и рим¬ских «гистрионов» и «мимов» — являются старейшими пред¬ставителями русской народной словесности, народного лице¬действа и народной музыки и с XI века до второй половины XVII столетия не сходят со страниц летописей и других па¬мятников духовной и светской письменности.
Из старины стародавней выступает яркий величавый об¬раз песнотворца и рядом с ним — облик скомороха захожего, предпочитающего «весёлую» игру «великой» игре своего со¬брата по искусству. Первобытные гусли (от слова «гудеть») своим видом напоминают плашмя положенную арфу. «Гусли-самогуды» сами, по словам народа, гудят, сами пляшут и песни играют на коленях дотошного гусляра. Песня шла здесь в первую голову, самые гусли — только подыгрывали ей. Были кроме певунов и «игрецы-плясуны».
Гусляры — слагатели былин, распевающие старым складом «песни царские», наигрывавшие «игры нежные», доставлявшие «утехи великие», уступают главное место создателям «весёлой игры». И эти последние, подлаживаясь под низменные вкусы чёрной толпы, делались иногда — и не только в глазах строгих книжников — «блазниками, срамниками и сквернодеями».
Эти исключительные явления давали повод к незаслуженным карам за скоморошество и «веселие» вообще. Прошли столетия, преследования «веселия» давно в области преданий, а и теперь ещё гудят кое-где гусли-самогуды, и теперь ещё справляется народная потеха весёлая.
ДУХОВ ДЕНЬ
Речист русский народ-пахарь, тороват на всякое слово красное. Не обойдён народным красным словцом и Духов день — так именуется в народе следующий за праздником Троицы-Пятидесятницы понедельник. «До Свята-Духа не снимай кожуха!» — говорит деревенская Русь. Выдаются местами, действительно, такие непогожие вёсны, что только к это¬му времени и перестаёт знобить мужика холодом. Особенно близко относится приведённое присловье к Русскому Северу, где зима Морана долго ещё даёт о себе знать, несмотря на тёплые ласки Лады-весны, которая даже от угрюмых обитателей северного-студёного поморья не скрывает своей красной красы.
Троица — повсеместный праздник цветов и берёзок. На Духов день последние остаются красоваться как возле хат, так и в хатах; цветы же, вместе с травой устилавшие пол церковный во время троицкой Божественной службы, подбираются богомольцами, приносятся домой и тщательно сбере¬гаются под божницею. Набожные старухи сушат и толкут в ступе принесённые от духовской обедни цветы и бережно хранят порошок на случай болезни кого-нибудь в семье.
«И бегут беси огня-духа, — повествует седое народное слово, — и мещутся злые духи в бездны подземныя. И в бездне бездн настигает их сила сил земных. Слышит вопль бе¬совский в сей день Господень заря утренняя, и полдень внемлет ему, и вечер — свете-тихий — такожде до полунощи... Погибают огнём негасимым беси, их же тьма тем... И не токмо силу бесовскую — разит огнь небесный всяку душу грешную, посягающу на Духа Свята дерзновением от лукавствия...»
В этот праздник Божий встречает посельская Русь своих убогих гостей — с их умилительным пением — наособицу приветливо. Духовный стих, более чем когда бы то ни было, подходит к настроению во всём полагающихся на Бога и Его защиту крепкую потомков древнего пращура современных русских хлеборобов — Микулы-света-Селяниновича.
Духов день начинает собой на богатой преданиями отцов-дедов Земле Русской Всесвятскую неделю, запечатлённую в суеверной памяти народной своеобразными обрядами-обычаями, связанными с празднеством-гульбищем в честь древнеязыческого Ярилы.
ИЛЬЯ-ПРОРОК
Двадцатое июля — день св. Илии-пророка — с незапамятных пор.
Святой пророк Илия до сих пор остаётся в народе хозяином громов, разъезжающим по тверди небесной на своей запряжённой крылатыми конями колеснице. Он по-прежнему поражает огненными стрелами-молниями злых демонов и всякую нечисть. Как и в былые времена, льёт он на землю дождевые потоки.
Каждое 20 июля ждут на Руси дождя и грома — как в день, посвящённый повелевающему ими пророку. Вёдро на Ильин день предвещает пожары. Ильинским дождём умываются для предохранения ото всяких «вражьих чар», соеди¬нённых с болезнями. В день св. пророка никто не должен, по верованию народа, работать в поле: ни жать, ни косить, ни убирать сена из опасения того, чтобы Илья-громовник не спалил во гневе уродившееся жито и сено. Упорных ослушников, никогда не почитающих праздника его, пророк убивает громом.
С Ильиным днём кончаются, по народному слову, летние красные дни. «Илья лето кончает, жито зажинает; первый сноп — первый осенний праздник», — говорит посельщина-деревенщина и продолжает: «На Илью до обеда — лето, после обеда — осень».
«До Ильи — мужик купается, а с Ильи — с рекой прощается». По народной молве, «С Ильина дня работнику две угоды: ночь длинна, да вода холодна!». Дни становятся всё короче («Пётр и Павел час убавил, Илья-пророк — два уволок»), а работы — прибывает да прибывает в полях.
Во многих старинных песнях св. пророк Илия сливается с личностью сказочного Ильи Муромца, одного из любимых сынов русского былинного песнотворчества.
Всюду, где встречается имя грозного пророка в дошед¬ших до наших дней от стародавней старины памятниках русского народного творчества, — везде он является в венце сво¬его праведного гнева на нечестивых грешников и с отеческими заботами о благочестивых и добрых. С каким обликом жил он в представлении отдалённейших предков русского простолюдина, таким остаётся и теперь у нас в народе.
НОВОЛЕТИЕ
Первый день сентября-месяца, на который приходится празднование памяти св. Симеона Столпника, с XV по XVIII век считался у нас на Руси, по примеру Александрийской церкви, днём Новолетия: с этого дня начинался Новый год.
1 сентября 1699 года Пётр Великий в последний раз «торжествовал, по древнему обычаю своих предков, начало нового лета и на большой Ивановской площади, сидя на пре¬столе в царской одежде, принимал от патриарха благословение, а от народа приветствие и сам поздравлял его с новым годом, который в 1700 году он уже праздновал 1 января».
В допетровские же времена цари московские и всея Руси справляли сентябрьское Новолетие заодно с народом рус¬ским. День св. Симеона, заканчивавший старое и начинавший новое лето (год), а потому и называвшийся днём Симеона-летопроводца, являлся одним из торжественных дней общения Царя с народом, во множестве стекавшимся не только со всей Москвы Белокаменной, но даже из всех ближайших пригоро¬дов «лицезреть пресветлые царские очи» в стены Кремля златоглавого. Здесь из года в год совершалось, по нерушимому завету старины, летопровождение или «действо многолетнего здоровья».
МАТЬ-ПУСТЫНЯ
Русский народ-пахарь — хозяин-скопидом; к этому приучили его долгие века труда. Но в сокровенном уголке души русского скопидома таится мечтательность — качество, при¬сущее стихийной народной душе по самой её природе. Заслушается внутренних голосов сын деревни и полей, поддастся Бог ведает откуда и почему зародившейся в его сердце «меч¬те», начнёт тосковать — тоскою, совсем не свойственной крестьянскому обиходу, и до той поры не успокоится, покуда не найдёт более или менее полного удовлетворения пытливым запросам смятенного духа.
Пытливый дух русского народа, ищущий себе удовлет¬ворения вне охватывающей его трудовой обиход — пригибающейся к земле — жизни, недаром с давних времён задаётся вопросами о мироздании: «От чего у нас зачался белый вольный свет? Отчего у нас солнце красное? Отчего у нас млад-светел месяц? Отчего у нас звёзды частые? Отчего у нас ночи тёмные? Отчего у нас зори утренни? Отчего у нас ветры буйные? Отчего у нас дробен дождёк?»
Отчего у нас ум-разум?
Отчего наши помыслы?
О наши древние пустынножители, отрясавшие прах земных забот и удалявшиеся от соблазнов мира сего и удостаивавшиеся Божественного откровения! Их примеру следуют и современные народные мечтатели, сердцу которых любезна прекрасная Мать-пустыня, открывающая им тайны бытия человеческого, загадочно-таинственного не только для одних простодушных детей Матери-Сырой-Земли, но и для многодумных мудрецов, постигших всю глубину современной учёности. Уединённое самоуглубление окрыляет прозорливостью и душу простеца-мечтателя, сына-внука-правнука отцов-дедов-прадедов, всю многотрудную жизнь свою проведших за сохою на родимой полосе.
Мать-пустыня является предметом воспевания-величания в русских раскольничьих песнях, многие из которых отражают в себе народную старину.
«Любимая моя Мати, прекрасная пустыня! Ты прииме мене, пустыня, яко мати своё чадо; научи мене, пустыня, волю Божию т в о р и т и !» Сколько покорности этой воле, сколько светлой веры в её непреложность слышится в этих словах, вылившихся из глубины души пахаря-мечтателя, взыскующего на земле града небесного...
ЗАГРОБНАЯ ЖИЗНЬ
Вера в безсмертие души человеческой исстари веков была одним из главных устоев, поддерживающих духовную жизнь народной Руси.
Земная жизнь представляется воображению народа-пахаря неоглядной нивою, по которой, сменяя одна другую, проходят толпы сеятелей. Засевают они запаханную предшественниками ниву, а сами всё идут и идут вперёд, скрываясь с глаз всё надвигающихся и надвигающихся новых сеятелей. «Сеешь живучи, жнёшь — умираючи!» — изрекает простодушная мудрость народная.
«Жив Бог, жива душа — моя!» — в каком-то пророчес¬ком одушевлении восклицает русский народ-сказатель. Смерть, представляющаяся мысленному взору людей иного духовного склада грозным чудищем, приводящим в ужас своим приближением, для истинно русского человека не так страшна.
«Живому сердцу нет могилы!» — гласит живучая молвь народная, то взвивающаяся в лазурную высь поднебесную, то — в духовной тоске-истоме — припадающая к родимой груди Матери-Сырой-Земли.
Русский человек всегда был сторонником семейных родовых начал, семьянин он и по самой природе своей. Потому-то и вылетело из его уст глубоко трогательное по сущест¬ву изречение: «В семье и смерть — добро, на чужбине и жизнь — худо». Жизнь, не особенно балующая пахаря-сказателя своими ласками, нашептала ему немало таких, например, красных своей неумытной правдою слов, как: «Лучше смерть, нежели зол живот», «Не столько смертей, сколько скорбей», «Горя много, а смерть одна» и т. п. Удальство, порою смелое до дерзости, свойственное широкой душе, не лю¬бящей ничего недомолвленного-недоделанного, слышится в поговорке: «Смерть русскому человеку — свой брат!»
Стыд-позор для истинно русского человека — хуже смерти.
Смерть представляется народному воображению в виде дряхлой старухи (или даже скелета) с косою в руках . Как и в большинстве других сказок, человеком, перехитрившим простофилю Смерть, является завзятый носитель русского удальства — солдат.
Человек, по словам стихопевца-народа, живёт на земле — «как трава растёт»; ум-разум человеческий — «как маков цвет цветёт», всякая слава земная представляется также «цветом» бренным, как и самоё бытие земное-преходящее.
Смерть представляется русскому человеку путешествием в далёкий неведомый край; потому-то и говорится вместо «умереть» — «отойти (к праотцам)», а молитва, читаемая над умирающим, зовётся «отходною».
Все люди, по народному представлению, являются в этом мире странниками. Кончен земной путь: открыты врата новой — безконечной — жизни, столь радостно-отрадной для одних («ходящих по путям Божиим») и столь горестной для других — позабывающих при земной жизни о Боге правды.
Народ-стихопевец точен — как и всегда — в своих опре¬делениях: «Татьи все пойдут во великий страх, — говорит он, — разбойники пойдут в грозы в лютыя; а чародеи все изыдут в дьявольский смрад; а убийцам-то будет скрежет зубный; сребролюбцам-то будет несыпляющая червь, смехотворцам-груботворцам — вечная плачь, а пьяницам смола горючая...»
В это же время — по другому сказанию — «праведные воссияют яко солнушко, радуючи, возвеселяючи, сами воспоют гласы ангельски...» Так исполнится в мире правда Божия, пред которою безсильно всякое земное могущество — по словам народа-пахаря, провидящего за тьмою смерти свет жизни безконечной.