Первый ребёнок в семье Алексея Агафоновича и Лидии Андреевны Зáболотских. Отец, агроном, часто брал старшего сына с собой в поездки по окрестным деревням; любил и умел петь, хорошо играл на гитаре. Мать работала учительницей. Н. Заболоцкий (фамилию он изменил в 1925 году) окончил реальное училище в Уржуме, обнаружив особенный интерес к химии и поэзии. Получив диплом об окончании Герценовского педагогического института в Петрограде (отделение русского языка и литературы), работал в Госиздате с 1927 года. Стихотворный сборник «Столбцы», вышедший в 1929 году, принёс ему известность в литературных кругах, став предметом жарких дискуссий. В 1933 году Н. Заболоцкий отдельным изданием опубликовал поэму «Торжество земледелия», в которой кто-то увидел «издёвку над процессом коллективизации в СССР»… 19 марта 1938 года — арест. Первый допрос длился четверо суток без перерыва (менялись следователи). Потом били. «Когда сознание вернулось ко мне, я был уже в тюремной больнице для умалишённых»*. Протоколы допросов Н. А. Заболоцкого практически пусты: он не признал себя виновным, не дал требуемых сведений ни об одном человеке, получив «за антисоветскую агитацию» пять лет лагерей (на строительстве тогдашнего ещё БАМа). В 1944 году, едва только освободившись из-под стражи и поселившись в Караганде, закончил своё переложение «Слова о полку Игореве». В 1946-м — реабилитация, возвращение в Москву и через два года публикация сборника «Стихотворения», который «не заметили». Николай Алексеевич Заболоцкий поселился в Тарусе, много переводил (в частности, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели), в 1957-м издал последнюю прижизненную книгу стихотворений. Награждён орденом Трудового Красного Знамени Умер он в Москве 14 октября 1958 года. В 2018 году в Тарусе открыт памятник Н. Заболоцкому.
_______________________________________ * «По ходу допроса выяснилось, что НКВД пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной организации писателей. Главой предполагалось сделать Н. Тихонова. В качестве членов должны были фигурировать писатели-ленинградцы, к этому времени уже арестованные: Б. Лифшиц, Е. Тагер, Г. Куклин, кажется, Б. Корнилов, кто-то ещё и, наконец, я. Усиленно допытывались сведений о Федине, Маршаке. Неоднократно речь шла о Н. Олейникове, Т. Табидзе, Д. Хармсе, А. Введенском… В особую вину мне ставилась моя поэма «Торжество земледелия». Зачитывались «изобличающие» меня «показания» Лифшица и Тагер, однако прочитать их собственными глазами не давали. Я требовал очной ставки с Лифшицем и Тагер, но её не получил». (Н. Заболоцкий, «История моего заключения».)
ГОЛУБИНАЯ КНИГА
В младенчестве я слышал много раз Полузабытый прадедов рассказ О книге сокровенной... За рекою Кровавый луч зари, бывало, чуть горит, Уж спать пора, уж белой пеленою С реки ползёт туман и сердце леденит, Уж бедный мир, забыв свои страданья, Затихнул весь, и только вдалеке Кузнечик, маленький работник мирозданья, Всё трудится, поёт, не требуя вниманья, — Один, на непонятном языке... О тихий час, начало летней ночи! Деревня в сумерках. И возле тёмных хат Седые пахари, полузакрывши очи, На брёвнах еле слышно говорят.
И вижу я сквозь темноту ночную, Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг, То спутанную бороду седую, То жилы выпуклые истомлённых рук. И слышу я знакомое сказанье, Как правда кривду вызвала на бой, Как одолела кривда, и крестьяне С тех пор живут обижены судьбой. Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод, Сияет книга в золотом уборе, Лучами упираясь в небосвод. Та книга выпала из некой грозной тучи, Все буквы в ней цветами проросли, И в ней написана рукой судеб могучей Вся правда сокровенная земли. Но семь на ней повешено печатей, И семь зверей ту книгу стерегут, И велено до той поры молчать ей, Пока печати в бездну не спадут.
А ночь горит над тихою землёю, Дрожащим светом залиты поля, И высоко плывут над головою Туманные ночные тополя. Как сказка — мир. Сказания народа, Их мудрость тёмная, но милая вдвойне, Как эта древняя могучая природа, С младенчества запали в душу мне...
Где ты, старик, рассказчик мой ночной? Мечтал ли ты о правде трудовой И верил ли в годину искупленья? Не знаю я... Ты умер, наг и сир, И над тобою, полные кипенья, Давно шумят иные поколенья, Угрюмый перестраивая мир.
1937
* * *
Я воспитан природой суровой, Мне довольно заметить у ног Одуванчика шарик пуховый, Подорожника твёрдый клинок.
Чем обычней простое растенье, Тем живее волнует меня Первых листьев его появленье На рассвете весеннего дня.
В государстве ромашек, у края, Где ручей, задыхаясь, поёт, Пролежал бы всю ночь до утра я, Запрокинув лицо в небосвод.
Жизнь потоком светящейся пыли Всё текла бы, текла сквозь листы, И туманные звёзды светили, Заливая лучами кусты.
И, внимая весеннему шуму Посреди очарованных трав, Всё лежал бы и думал я думу Безпредельных полей и дубрав.
1953
ЛЕСНОЕ ОЗЕРО
Опять мне блеснула, окована сном, Хрустальная чаша во мраке лесном.
Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья, Где пьют насекомые сок из растенья, Где буйствуют стебли и стонут цветы, Где хищная тварями правит природа, Пробрался к тебе я и замер у входа, Раздвинув руками сухие кусты.
В венце из кувшинок, в уборе осок, В сухом ожерелье растительных дудок Лежал целомудренной влаги кусок, Убежище рыб и пристанище уток. Но странно, как тихо и важно кругом! Откуда в трущобах такое величье? Зачем не беснуется полчище птичье, Но спит, убаюкано сладостным сном? Один лишь кулик на судьбу негодует И в дудку растенья безсмысленно дует.
И озеро в тихом вечернем огне Лежит в глубине, неподвижно сияя, И сосны, как свечи, стоят в вышине, Смыкаясь рядами от края до края. Бездонная чаша прозрачной воды Сияла и мыслила мыслью отдельной. Так око больного в тоске безпредельной При первом сиянье вечерней звезды, Уже не сочувствуя телу больному, Горит, устремлённое к небу ночному. И толпы животных и диких зверей, Просунув сквозь ёлки рогатые лица, К источнику правды, к купели своей Склонялись воды животворной напиться.
1938
ПОЗДНЯЯ ВЕСНА
Осветив черепицу на крыше И согрев древесину сосны, Поднимается выше и выше Запоздалое солнце весны.
В розовато-коричневом дыме Не покрытых листами ветвей, Весь пронизан лучами косыми, Бьёт крылом и поёт соловей.
Как естественно здесь повторенье Лаконически медленных фраз, Точно малое это творенье Их поёт специально для нас!
О, любимые сердцем обманы, Заблужденья младенческих лет! В день, когда зеленеют поляны, Мне от вас избавления нет.
Я, как древний Коперник, разрушил Пифагорово пенье светил И в основе его обнаружил Только лепет и музыку крыл.
1948
УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ
Могучий день пришёл. Деревья встали прямо, Вздохнули листья. В деревянных жилах Вода закапала. Квадратное окошко Над светлою землёю распахнулось, И все, кто были в башенке, сошлись Взглянуть на небо, полное сиянья.
И мы стояли тоже у окна. Была жена в своём весеннем платье, И мальчик на руках её сидел, Весь розовый и голый, и смеялся И, полный безмятежной чистоты, Смотрел на небо, где сияло солнце.
А там, внизу, деревья, звери, птицы, Большие, сильные, мохнатые, живые, Сошлись в кружок и на больших гитарах, На дудочках, на скрипках, на волынках Вдруг заиграли утреннюю песню, Встречая нас. И всё кругом запело.
И всё кругом запело так, что козлик И тот пошёл скакать вокруг амбара. И понял я в то золотое утро, Что счастье человечества — безсмертно.
1932
ЛИЦО КОНЯ
Животные не спят. Они во тьме ночной Стоят над миром каменной стеной.
Рогами гладкими шумит в соломе Покатая коровы голова. Раздвинув скулы вековые, Её притиснул каменистый лоб, И вот косноязычные глаза С трудом вращаются по кругу.
Лицо коня прекрасней и умней. Он слышит говор листьев и камней. Внимательный! Он знает крик звериный И в ветхой роще рокот соловьиный.
И зная всё, кому расскажет он Свои чудесные виденья? Ночь глубока. На тёмный небосклон Восходят звёзд соединенья. И конь стоит, как рыцарь на часах, Играет ветер в лёгких волосах, Глаза горят, как два огромных мира, И грива стелется, как царская порфира.
И если б человек увидел Лицо волшебное коня, Он вырвал бы язык безсильный свой И отдал бы коню. Поистине достоин Иметь язык волшебный конь!
Мы услыхали бы слова. Слова большие, словно яблоки. Густые, Как мёд или крутое молоко. Слова, которые вонзаются, как пламя, И, в душу залетев, как в хижину огонь, Убогое убранство освещают. Слова, которые не умирают И о которых песни мы поём.
Но вот конюшня опустела, Деревья тоже разошлись, Скупое утро горы спеленало, Поля открыло для работ. И лошадь в клетке из оглобель, Повозку крытую влача, Глядит покорными глазами В таинственный и неподвижный мир.
1926
* * *
Когда вдали угаснет свет дневной И в чёрной мгле, склоняющейся к хатам, Всё небо заиграет надо мной, Как колоссальный движущийся атом, —
В который раз томит меня мечта, Что где-то там, в другом углу вселенной, Такой же сад, и та же темнота, И те же звёзды в красоте нетленной.
И, может быть, какой-нибудь поэт Стоит в саду и думает с тоскою, Зачем его я на исходе лет Своей мечтой туманной безпокою.
1948
* * *
Сквозь волшебный прибор Левенгука На поверхности капли воды Обнаружила наша наука Удивительной жизни следы.
Государство смертей и рождений, Нескончаемой цепи звено, — В этом мире чудесных творений Сколь ничтожно и мелко оно!
Но для бездн, где летят метеоры, Ни большого, ни малого нет, И равно безпредельны просторы Для микробов, людей и планет.
В результате их общих усилий Зажигается пламя Плеяд, И кометы летят легкокрылей, И быстрее созвездья летят.
И в углу невысокой вселенной, Под стеклом кабинетной трубы, Тот же самый поток неизменный Движет тайная воля судьбы.
Там я звёздное чую дыханье, Слышу речь органических масс И стремительный шум созиданья, Столь знакомый любому из нас.
1948
* * *
Уступи мне, скворец, уголок, Посели меня в старом скворечнике. Отдаю тебе душу в залог За твои голубые подснежники.
И свистит и бормочет весна. По колено затоплены тополи. Пробуждаются клёны от сна, Чтоб, как бабочки, листья захлопали.
И такой на полях кавардак, И такая ручьёв околёсица, Что попробуй, покинув чердак, Сломя голову в рощу не броситься!
Начинай серенаду, скворец! Сквозь литавры и бубны истории Ты — наш первый весенний певец Из берёзовой консерватории.
Открывай представленье, свистун! Запрокинься головкою розовой, Разрывая сияние струн В самом горле у рощи берёзовой.
Я и сам бы стараться горазд, Да шепнула мне бабочка-странница: «Кто бывает весною горласт, Тот без голоса к лету останется».
А весна хороша, хороша! Охватило всю душу сиренями. Поднимай же скворечню, душа, Над твоими садами весенними.
Поселись на высоком шесте, Полыхая по небу восторгами, Прилепись паутинкой к звезде Вместе с птичьими скороговорками.
Повернись к мирозданью лицом, Голубые подснежники чествуя, С потерявшим сознанье скворцом По весенним полям путешествуя.
1946
ДОЖДЬ
В тумане облачных развалин Встречая утренний рассвет, Он был почти нематерьялен И в формы жизни не одет.
Зародыш, выкормленный тучей, Он волновался, он кипел, И вдруг, весёлый и могучий, Ударил в струны и запел.
И засияла вся дубрава Молниеносным блеском слёз, И листья каждого сустава Зашевелились у берёз.
Натянут тысячами нитей Меж хмурым небом и землёй, Ворвался он в поток событий, Повиснув книзу головой.
Он падал издали, с наклоном В седые скопища дубрав, И вся земля могучим лоном Его пила, затрепетав.
1953
МЕТАМОРФОЗЫ
Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь. – На самом деле то, что именуют мной, – Не я один. Нас много. Я – живой. Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мёртвых тел Я отделил от собственного тела! И если б только разум мой прозрел И в землю устремил пронзительное око, Он увидал бы там, среди могил, глубоко Лежащего меня. Он показал бы мне Меня, колеблемого на морской волне, Меня, летящего по ветру в край незримый, – Мой бедный прах, когда-то так любимый.
А я всё жив! Всё чище и полней Объемлет дух скопленье чудных тварей. Жива природа. Жив среди камней И злак живой, и мёртвый мой гербарий. Звено в звено и форма в форму. Мир Во всей его живой архитектуре – Оргáн поющий, море труб, клавир, Не умирающий ни в радости, ни в буре.
Как всё меняется! Что было раньше птицей, Теперь лежит написанной страницей; Мысль некогда была простым цветком; Поэма шествовала медленным быком; А то, что было мною, то, быть может, Опять растёт и мир растений множит. Вот так, с трудом пытаясь развивать Как бы клубок какой-то сложной пряжи, Вдруг и увидишь то, что должно называть Безсмертием. О, суеверья наши!
1937
НОЧЬ В ПАСАНАУРИ
Сияла ночь, играя на пандури, Луна плыла в убежище любви, И снова мне в садах Пасанаури На двух Арагвах пели соловьи.
С Крестового спустившись перевала, Где в мае снег и каменистый лёд, Я так устал, что не желал нимало Ни соловьёв, ни песен, ни красот.
Под звуки соловьиного напева Я взял фонарь, разделся догола, И вот река, как бешеная дева, Моё большое тело обняла.
И я лежал, схватившись за каменья, И надо мной, сверкая, выл поток, И камни шевелились в исступленье И бормотали, прыгая у ног.
И я смотрел на бледный свет огарка, Который колебался вдалеке, И с берега огромная овчарка Величественно двигалась к реке.
И вышел я на берег, словно воин, Холодный, чистый, сильный и земной, И гордый пёс, как божество, спокоен, Узнав меня, улёгся предо мной.
И в эту ночь в садах Пасанаури, Изведав холод первобытных струй, Я принял в сердце первый звук пандури, Как в отрочестве — первый поцелуй.
1947
ЗАВЕЩАНИЕ
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда мильоны новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы, — Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зелёный этот лес.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьёт, печален и суров. В его больших листах я дам приют уму, Я с помощью ветвей свои взлелею мысли, Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли И ты причастен был к сознанью моему.
Над головой твоей, далёкий правнук мой, Я в небе пролечу, как медленная птица, Я вспыхну над тобой, как бледная зарница, Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой. Нет в мире ничего прекрасней бытия. Безмолвный мрак могил — томление пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
Не я родился в мир, когда из колыбели Глаза мои впервые в мир глядели, — Я на земле моей впервые мыслить стал, Когда почуял жизнь безжизненный кристалл, Когда впервые капля дождевая Упала на него, в лучах изнемогая.
О, я недаром в этом мире жил! И сладко мне стремиться из потёмок, Чтоб, взяв в ладонь, ты, дальний мой потомок, Доделал то, что я не довершил.
1947
* * *
Когда бы я недвижным трупом Лежал, устав от бытия, – Людским страстям, простым и грубым, Уж неподвластен был бы я.
Я был бы только горстью глины, Я превратился бы в сосуд, Который девушки долины Порой к источнику несут.
К людским прислушиваясь тайнам И к перекличке вешних птиц, Меж ними был бы я случайным Соединением частиц.
Но и тогда, во тьме кромешной, С самим собой наедине, Я пел бы песню жизни грешной И призывал её во сне.
1957
Постскриптум__________________
Почему я не пессимист
...Я — человек, часть мира, его произведение. Я — мысль природы и её разум. Я — часть человеческого общества, его единица. С моей помощью и природа и человечество преобразуют самих себя, совершенствуются, улучшаются. Но так же, как разум ещё не постиг всех тайн микрокосма, он и в области макрокосма ещё только талантливое дитя, делающее свои первые удивительные открытия. Я, поэт, живу в мире очаровательных тайн. Они окружают меня всюду. Растения во всём их многообразии — эта трава, эти цветы, эти деревья — могущественное царство первобытной жизни, основа всего живущего, мои братья, питающие меня и плотью своей, и воздухом, — все они живут рядом со мной. Разве я могу отказаться от родства с ними? Изменчивость растительного пейзажа, сочетание листвы и ветвей, игра солнца на плодах земли — это улыбка на лице моего друга, связанного со мной узами кровного родства. Косноязычный мир животных, человеческие глаза лошадей и собак, младенческие разговоры птиц, героический рёв зверя напоминают мне мой вчерашний день. Разве я могу забыть о нём? Множество человеческих лиц, каждое из которых — живое зеркало внутренней жизни, тончайший инструмент души, полной тайн, — что может быть привлекательней постоянного общения с ними, наблюдения, дружеского сообщества? Невидимые глазу величественные здания мысли, которые, подобно деятельным призракам, высятся над жизнью человеческого мира, воодушевляют меня, укрепляют во мне веру в человека. Усилия лучшей части человечества, которое борется с болезнями рода людского, борется с безумием братоубийственных войн, с порабощением одного человека другим человеком, мужественно проникает в тайники природы и преобразует её, — всё это знаменует новый, лучший этап мировой жизни со времён её возникновения. Многосложный и многообразный мир со всеми его победами и поражениями, с его радостями и печалями, трагедиями и фарсами окружает меня, и сам я — одна из деятельных его частиц. Моя деятельность — моё художественное слово. Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений плёнку повседневности и говорит своему читателю: — То, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычным взором, — на самом деле не обыденно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого внутреннего содержания, и в этом смысле — таинственно. Вот я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нём и радуйся, что ты — человек! Вот почему я не пессимист.