Родился в посёлке Ветлуга Костромской губернии. Отец, чиновник лесного ведомства, умер через три года; мать, русская дворянка, осталась с семью детьми.
В гимназии В. Розанов дважды оставался на второй год, но после выпуска из Московского университета (1882 г.) сам много лет учительствовал в гимназиях и прогимназиях*.
Первую книгу издал в 1886 году («О понимании»). В 1893 году переведён на работу в Петербург; через год публикует «Легенду о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского», принёсшую ему известность; сотрудничает в ежедневной газете «Новое время» (до 1917 г.), выпускает в эти годы два с половиной десятка книг.
От новой власти спрятался в Сергиевом Посаде, где и умер. Незадолго до смерти Василий Васильевич Розанов составил план полного собрания сочинений: девять серий, 50 томов.
В 2008 году в Москве выпущена Розановская энциклопедия.
______________________________________
* В елецкой гимназии у В. В. Розанова учился М. Пришвин, открыто издевавшийся над ним, за что по настоянию учителя был исключён...
ИЗ «УЕДИНЁННОГО» И «ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ»
* * *
Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком...
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем.
* * *
Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
(за нумизматикой)
* * *
Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.
И терпение одолеет всякий смех.
(о нигилизме)
* * *
Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь.
(опыты)
* * *
Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость?
Звёзды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звёзд.
(в лесу)
* * *
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы её должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от неё... Но и это ещё не последнее: когда она наконец умрёт и, обглоданная евреями, будет являть одни кости — тот будет «русский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет...
(за уборкой библиотеки)
* * *
Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого).
* * *
<...> В революции нет радости. И не будет.
Радость — слишком царственное чувство и никогда не попадёт в объятия этого лакея.
* * *
Песни — оттуда же, откуда и цветы.
* * *
Самое существенное — просто действительность.
(за уборкою книг и в мысли, почему я издал «Уед.»)
* * *
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
* * *
Болит душа о себе, болит о мире, болит о прошлом, будущее... «и не взглянул бы на него».
* * *
Любить — значит «не могу без тебя быть», «мне тяжело без тебя»; «везде скучно, где не ты».
Это внешнее описание, но самое точное.
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь — воздух. Без неё — нет дыхания, а при ней «дышится легко».
Вот и всё.
* * *
Кто не знал горя, не знает и религии.
* * *
Кто не любит человека в радости его — не любит и ни в чём.
Вот с этой мыслью как справится аскетизм.
Кто не любит радости человека — не любит и самого человека.
* * *
Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.
Люди, которые не задаются никакой целью, — тоже Божьи люди.
(вагон)
* * *
Революция происходит не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит «в облегчение»... В «облегчении» он преобразуется из человека в свинью, и тогда «бьёт посуду», «гадит хлев», «зажигает дом». Это революция.
Умиравшие от голоду крестьяне (где-то в Вятке) просили отслужить молебен. Но студенты на казённой стипендии, естественно, волнуются.
А всего больше «были возмущены» осыпанные золотом приближённые Павла I-го, совершившие над ним известный акт. Эти — прямо негодовали. Как и гвардейцы-богачи, высыпавшие на Исаакиевскую площадь 14-го декабря. Прямо страдальцы за русскую землю.
Какая пошлость. И какой ужасный исторический пессимизм.
* * *
Мало солнышка — вот всё объяснение русской истории.
Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности (литература).
(в клинике Ел. П.; курю, выйдя)
МИМОЛЁТНОЕ. 1915 ГОД
(фрагмент)
* * *
<...> То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть, — это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урождённее — выше». Более что-то аристократическое, более что-то возвышенное, более Божественное. В пелёнках «архиерей», с пелёнок «уже помазанный». Чудный дар. Чудное явление. <...>
Материя Лермонтова была высшая, не наша, не земная. Зачатие его было какое-то другое, «не земное», и, пиша Тамару и Демона, он точно написал нам «грех своей матери». Вот в чём дело и суть.
Поразительно...
Чего мы лишились?
Не понимаем. Рыдаем. И рвём волосы...
Горе. Горе. Горе.
Ну, а если «выключить Гоголя» (Лермонтов бы его выключил) — вся история России совершилась бы иначе, конституция бы удалась, на Герце-на бы никто не обратил внимания, Катков был бы не нужен. И в пророческом сне я скажу, что мы потеряли «спасение России». Потеряли. И до сих пор не находим его. И найдём ли — неведомо.
О ЛЕРМОНТОВЕ
Лермонтов был совершенно необыкновенен; он был вполне «не наш», «не мы». Вот в чём разница. И Пушкин был всеобъемлющ, но стар — «прежний», как «прежняя русская литература», от Державина и через Жуковского и Грибоедова — до него. Лермонтов был совершенно нов, неожидан, «не предсказан».
Мне как-то он представляется духовным вождём народа. Чем-то, чем был Дамаскин на Востоке: чем были «пустынники Фиваиды». Да уж решусь сказать дерзость — он ушёл бы «в путь Серафима Саровского». Не в тот именно, но в какой-то около этого пути лежащий путь.
Словом:
Звезда.
Пустыня.
Мечта.
Зов.
Вот что слагало его «державу». Ах, и «державный же это был поэт»! Какой тон... Как у Лермонтова — такого тона ещё не было ни у кого в русской литературе.
Вышел — и владеет.
Сказал — и повинуются.
По многим, многим «началам» он начал выводить «Священную кни-гу России».
Час смерти Лермонтова — сиротство России.
Постскриптум_________________
Работа В. Розанова о Лермонтове (газета «Новое время», 18 июля 1916 г.), фрагмент из которой приведён выше, начинается со слов: «Прочёл статью о Лермонтове — Перцова».
Предлагаем читателям позднюю статью П. Перцова* (завершена в 1930 г.) из его «Литературных афоризмов».
Пётр Перцов
ЛЕРМОНТОВ
1
2
У Гоголя ещё природный человек, в вечном смятении перед Богом, как ветхозаветный иудей. Только у Лермонтова он — «сын Божий» и не боится Отца, потому что «совершенная любовь исключает страх».
3
Настоящая гармония Божественного и человеческого — момент совершенства — только у Лермонтова, а не у Пушкина, у которого она покупается ценою односторонности — преобладанием Божественного. В мире Пушкина человеку душно.
4
«Мятежный Лермонтов»... На самом деле именно у него нет и не может быть бунта, потому что бунт только там, где рабство, а у Лермонтова отношение сына к Отцу, а не раба к Господину (Пушкин, Гоголь). Даже в минуты непокорности и упрёков оно остаётся сыновним, новозаветным. Сын может возмущаться властью Отца, Его несправедливостью (на его взгляд), но это не бунт: тут нет чувства разнородности и несоизмеримости.
5
Пушкин эстетически совершеннее Лермонтова, но Лермонтов духов-но значительнее. На их примере наглядно видно, что в искусстве «главное» всё-таки не красота и что само искусство не есть важнейшее явление нашего духовного мира.
6
Дуэль Лермонтова — замаскированное самоубийство. Самоубийство Вертера — с той же самой психологией «неприятия мира» и только без Шарлотты. По отношению к себе он был, может быть, и прав: он не боялся «исчезнуть», а хотелось поскорее «мир увидеть новый». Но он несомненно был не прав объективно — забыв свой гений. Сила личности (и отсюда — самососредоточенности) слишком ослабила в нём чувство обязанности (— своей относительности).
7
Для Лермонтова земля, вообще земной отрывок всей человеческой жизни, всего человеческого существования и был чем-то промежуточным. Мощь личного начала (величайшая в русской литературе) сообщала ему ощущение всей жизни личности: и до, и во время, и после «земли».
«Веков безплодных ряд унылый» (память прошлого) — и рядом «давно пора мне мир увидеть новый» (удивительная уверенность в этом мире). Он знал всю ленту человеческой жизни. Поэтому понятно, что тот её отрезок, который сейчас, здесь происходит с нами, так мало интересовал его.
8
Лермонтов — лучшее удостоверение человеческого безсмертия. Для него оно не философский постулат и даже не религиозное утверждение, а простое реальное переживание. Ощущение своего «я» и ощущение его неуничтожимости сливались для него в одно чувство. Он знал безсмертие раньше, чем наступила смерть.
9
Лермонтов внешними чертами сходен отчасти с Толстым (апофеоз «смирного» типа; осуждение войны), но внутренне — вполне ему противоположен. У него не только нет страха смерти (центральное чувство у Толстого), но нет даже мысли о ней — никакого её чувства. «Смерть, где жало Твоё?» Чувство жизни, Вечной Жизни, — и отсюда полное равнодушие к «переходу». Земную жизнь он чувствует ещё меньше, чем Толстой, но не из врождённого настроения «старости», как тот, а всё от того же равнодушия. «Комок грязи, если нет к ней дополнения» (его слова). Ника-кой зависти и тоски по земному, всегда сквозящих у Толстого. Это — поэт Воскресения, христианин насквозь, хотя он ничего не говорит о Христе.
10
Если считать сущностью религиозного непосредственное ощущение Божественного элемента в мире — чувство Бога, — то Лермонтов — самый религиозный русский писатель. Его поэзия — самая весенняя в нашей литературе и самая воскресная. Отблеск пасхального утра лежит на этой поэзии, вся «мятежность» которой так полна религиозной уверенности.
11
«Небесное» было для Лермонтова своей стихией. Говоря о нём, он умел находить такие же поэтически-точные, «окончательные» слова, какие Пушкин находил, говоря о земном. Когда Лермонтов касается мира безплотности, самый стих его окрыляется, точно освобождаясь от веса («На воздушном океане»).
12
Если, по слову Лермонтова, «Россия вся в будущем», то сам он больше, чем кто-нибудь, ручается за это будущее.
_____________________________
* П. П. Перцов (1868–1947) — из дворян; литературный критик, переводчик, историк.
В гимназии В. Розанов дважды оставался на второй год, но после выпуска из Московского университета (1882 г.) сам много лет учительствовал в гимназиях и прогимназиях*.
Первую книгу издал в 1886 году («О понимании»). В 1893 году переведён на работу в Петербург; через год публикует «Легенду о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского», принёсшую ему известность; сотрудничает в ежедневной газете «Новое время» (до 1917 г.), выпускает в эти годы два с половиной десятка книг.
От новой власти спрятался в Сергиевом Посаде, где и умер. Незадолго до смерти Василий Васильевич Розанов составил план полного собрания сочинений: девять серий, 50 томов.
В 2008 году в Москве выпущена Розановская энциклопедия.
______________________________________
* В елецкой гимназии у В. В. Розанова учился М. Пришвин, открыто издевавшийся над ним, за что по настоянию учителя был исключён...
ИЗ «УЕДИНЁННОГО» И «ОПАВШИХ ЛИСТЬЕВ»
* * *
Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком...
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем.
* * *
Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
(за нумизматикой)
* * *
Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.
И терпение одолеет всякий смех.
(о нигилизме)
* * *
Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь.
(опыты)
* * *
Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость?
Звёзды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звёзд.
(в лесу)
* * *
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы её должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от неё... Но и это ещё не последнее: когда она наконец умрёт и, обглоданная евреями, будет являть одни кости — тот будет «русский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет...
(за уборкой библиотеки)
* * *
Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого).
* * *
<...> В революции нет радости. И не будет.
Радость — слишком царственное чувство и никогда не попадёт в объятия этого лакея.
* * *
Песни — оттуда же, откуда и цветы.
* * *
Самое существенное — просто действительность.
(за уборкою книг и в мысли, почему я издал «Уед.»)
* * *
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
* * *
Болит душа о себе, болит о мире, болит о прошлом, будущее... «и не взглянул бы на него».
* * *
Любить — значит «не могу без тебя быть», «мне тяжело без тебя»; «везде скучно, где не ты».
Это внешнее описание, но самое точное.
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь — воздух. Без неё — нет дыхания, а при ней «дышится легко».
Вот и всё.
* * *
Кто не знал горя, не знает и религии.
* * *
Кто не любит человека в радости его — не любит и ни в чём.
Вот с этой мыслью как справится аскетизм.
Кто не любит радости человека — не любит и самого человека.
* * *
Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.
Люди, которые не задаются никакой целью, — тоже Божьи люди.
(вагон)
* * *
Революция происходит не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит «в облегчение»... В «облегчении» он преобразуется из человека в свинью, и тогда «бьёт посуду», «гадит хлев», «зажигает дом». Это революция.
Умиравшие от голоду крестьяне (где-то в Вятке) просили отслужить молебен. Но студенты на казённой стипендии, естественно, волнуются.
А всего больше «были возмущены» осыпанные золотом приближённые Павла I-го, совершившие над ним известный акт. Эти — прямо негодовали. Как и гвардейцы-богачи, высыпавшие на Исаакиевскую площадь 14-го декабря. Прямо страдальцы за русскую землю.
Какая пошлость. И какой ужасный исторический пессимизм.
* * *
Мало солнышка — вот всё объяснение русской истории.
Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности (литература).
(в клинике Ел. П.; курю, выйдя)
МИМОЛЁТНОЕ. 1915 ГОД
(фрагмент)
* * *
<...> То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть, — это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урождённее — выше». Более что-то аристократическое, более что-то возвышенное, более Божественное. В пелёнках «архиерей», с пелёнок «уже помазанный». Чудный дар. Чудное явление. <...>
Материя Лермонтова была высшая, не наша, не земная. Зачатие его было какое-то другое, «не земное», и, пиша Тамару и Демона, он точно написал нам «грех своей матери». Вот в чём дело и суть.
Поразительно...
Чего мы лишились?
Не понимаем. Рыдаем. И рвём волосы...
Горе. Горе. Горе.
Ну, а если «выключить Гоголя» (Лермонтов бы его выключил) — вся история России совершилась бы иначе, конституция бы удалась, на Герце-на бы никто не обратил внимания, Катков был бы не нужен. И в пророческом сне я скажу, что мы потеряли «спасение России». Потеряли. И до сих пор не находим его. И найдём ли — неведомо.
О ЛЕРМОНТОВЕ
Лермонтов был совершенно необыкновенен; он был вполне «не наш», «не мы». Вот в чём разница. И Пушкин был всеобъемлющ, но стар — «прежний», как «прежняя русская литература», от Державина и через Жуковского и Грибоедова — до него. Лермонтов был совершенно нов, неожидан, «не предсказан».
Мне как-то он представляется духовным вождём народа. Чем-то, чем был Дамаскин на Востоке: чем были «пустынники Фиваиды». Да уж решусь сказать дерзость — он ушёл бы «в путь Серафима Саровского». Не в тот именно, но в какой-то около этого пути лежащий путь.
Словом:
Звезда.
Пустыня.
Мечта.
Зов.
Вот что слагало его «державу». Ах, и «державный же это был поэт»! Какой тон... Как у Лермонтова — такого тона ещё не было ни у кого в русской литературе.
Вышел — и владеет.
Сказал — и повинуются.
По многим, многим «началам» он начал выводить «Священную кни-гу России».
Час смерти Лермонтова — сиротство России.
Постскриптум_________________
Работа В. Розанова о Лермонтове (газета «Новое время», 18 июля 1916 г.), фрагмент из которой приведён выше, начинается со слов: «Прочёл статью о Лермонтове — Перцова».
Предлагаем читателям позднюю статью П. Перцова* (завершена в 1930 г.) из его «Литературных афоризмов».
Пётр Перцов
ЛЕРМОНТОВ
1
- Лермонтов тем, главным образом, отличается от Пушкина, что у него человеческое начало автономно и стоит равноправно с Божественным. Он говорит с Богом, как равный с равным, — и так никто не умел говорить. Именно это и тянет к нему: человек узнаёт в нём свою Божественность.
2
У Гоголя ещё природный человек, в вечном смятении перед Богом, как ветхозаветный иудей. Только у Лермонтова он — «сын Божий» и не боится Отца, потому что «совершенная любовь исключает страх».
3
Настоящая гармония Божественного и человеческого — момент совершенства — только у Лермонтова, а не у Пушкина, у которого она покупается ценою односторонности — преобладанием Божественного. В мире Пушкина человеку душно.
4
«Мятежный Лермонтов»... На самом деле именно у него нет и не может быть бунта, потому что бунт только там, где рабство, а у Лермонтова отношение сына к Отцу, а не раба к Господину (Пушкин, Гоголь). Даже в минуты непокорности и упрёков оно остаётся сыновним, новозаветным. Сын может возмущаться властью Отца, Его несправедливостью (на его взгляд), но это не бунт: тут нет чувства разнородности и несоизмеримости.
5
Пушкин эстетически совершеннее Лермонтова, но Лермонтов духов-но значительнее. На их примере наглядно видно, что в искусстве «главное» всё-таки не красота и что само искусство не есть важнейшее явление нашего духовного мира.
6
Дуэль Лермонтова — замаскированное самоубийство. Самоубийство Вертера — с той же самой психологией «неприятия мира» и только без Шарлотты. По отношению к себе он был, может быть, и прав: он не боялся «исчезнуть», а хотелось поскорее «мир увидеть новый». Но он несомненно был не прав объективно — забыв свой гений. Сила личности (и отсюда — самососредоточенности) слишком ослабила в нём чувство обязанности (— своей относительности).
7
Для Лермонтова земля, вообще земной отрывок всей человеческой жизни, всего человеческого существования и был чем-то промежуточным. Мощь личного начала (величайшая в русской литературе) сообщала ему ощущение всей жизни личности: и до, и во время, и после «земли».
«Веков безплодных ряд унылый» (память прошлого) — и рядом «давно пора мне мир увидеть новый» (удивительная уверенность в этом мире). Он знал всю ленту человеческой жизни. Поэтому понятно, что тот её отрезок, который сейчас, здесь происходит с нами, так мало интересовал его.
8
Лермонтов — лучшее удостоверение человеческого безсмертия. Для него оно не философский постулат и даже не религиозное утверждение, а простое реальное переживание. Ощущение своего «я» и ощущение его неуничтожимости сливались для него в одно чувство. Он знал безсмертие раньше, чем наступила смерть.
9
Лермонтов внешними чертами сходен отчасти с Толстым (апофеоз «смирного» типа; осуждение войны), но внутренне — вполне ему противоположен. У него не только нет страха смерти (центральное чувство у Толстого), но нет даже мысли о ней — никакого её чувства. «Смерть, где жало Твоё?» Чувство жизни, Вечной Жизни, — и отсюда полное равнодушие к «переходу». Земную жизнь он чувствует ещё меньше, чем Толстой, но не из врождённого настроения «старости», как тот, а всё от того же равнодушия. «Комок грязи, если нет к ней дополнения» (его слова). Ника-кой зависти и тоски по земному, всегда сквозящих у Толстого. Это — поэт Воскресения, христианин насквозь, хотя он ничего не говорит о Христе.
10
Если считать сущностью религиозного непосредственное ощущение Божественного элемента в мире — чувство Бога, — то Лермонтов — самый религиозный русский писатель. Его поэзия — самая весенняя в нашей литературе и самая воскресная. Отблеск пасхального утра лежит на этой поэзии, вся «мятежность» которой так полна религиозной уверенности.
11
«Небесное» было для Лермонтова своей стихией. Говоря о нём, он умел находить такие же поэтически-точные, «окончательные» слова, какие Пушкин находил, говоря о земном. Когда Лермонтов касается мира безплотности, самый стих его окрыляется, точно освобождаясь от веса («На воздушном океане»).
12
Если, по слову Лермонтова, «Россия вся в будущем», то сам он больше, чем кто-нибудь, ручается за это будущее.
1897, 1920–1930
_____________________________
* П. П. Перцов (1868–1947) — из дворян; литературный критик, переводчик, историк.