Родился в Галиче . Учился в пединститутах Костромы и Вологды (факультеты истории); вернувшись на родину (1968 г.), работал в газете.
В 1985 году публикует сборник стихов «Поздняя весна» (с предисловием В. Кожинова). С тех пор регулярно появлялись новые книги Виктора Михайловича Лапшина: «Воля», «Дума-даль», «Мир нетленный» и др. Лауреат премий им. Ф. Тютчева и им. В. Кожинова.
Вся жизнь прошла в родном городе.
27 МАРТА 2000 ГОДА
Морозец. Туманные вётлы.
Тростник, и сухой, и седой.
Куда меня, ветер, завёл ты
Под этой закатной звездой?
Забудь и порывы, и торопь:
До сердца встаёт глубина,
И гостеприимная прорубь
Под снежною пудрой черна.
Сегодня все дали иные;
Быть может, средь белого дня
Другая страна, не Россия,
Простором объяла меня.
ЖЕЛАНИЕ
Без искания, без искуса
Как в глаза тебе взглянуть,
Словом только душу высказать —
На твою не посягнуть?
Как бы руку взять покорную —
И жалеть, не вожделеть,
Чтобы страсть мою упорную
Нежностью преодолеть?
Как бы в памяти — ни помыслом,
Ни видением — во сне,
Ни касанием, ни голосом
Не владеть тобою мне?
Как бы волею ревнивою
Образ твой не исказить:
Истинную и счастливую
Не себя в тебе любить?
ДВОЕ
Приютил, приголубил, утешил,
И от хвори избавил шутя,
И портретов её понавешал, —
Улыбалась она, как дитя.
А когда уходила к другому,
Он тащил её вещи, кряхтя;
И вернулся к постылому дому,
И заплакал он, словно дитя.
Умерла. Одряхлел, оплешивел,
В люди отпрысков с трепетом вывел.
Ненаглядные письма вертя,
Улыбался он, словно дитя.
НА БЕРЕГУ
Ещё не вызябла осока,
Ещё шумна над ней ветла,
Однако уж не верит око,
Что ширь озёрная светла...
Тростник унылый шаток пьяно,
Студёно солнце на волне,
И гул седого океана
Проносит ветер в вышине.
Глядишь — и память о страданье
От гнёта радости спасёт,
И благодарное рыданье
Мгновенно сердце потрясёт.
1987
МИР ОСЕННИЙ
Мир осенний — смута и морока...
По душе и небо: невысоко;
Мрачный свет её не тяготит;
Сирота, — куда она летит?
И дорога мчится, и беремя
Мглистых туч несётся к бездне той,
Где и наше суетное время
Тоже станет древностью святой.
1987
Постскриптум_____________________________
В. Лапшин. Из книги «Любимые дети Державы»*
Российское радио-телевидение, как дятел, долбит всегда одно и то же: Пастернак, Цветаева, Мандельштам. Добавляют Ахматову, Бродского. Не на всех душа откликнулась. Чужеродная, но сильная поэзия Пастернака водила меня по кругу около года. Одно время не мог я наглядеться на изыски и позу Цветаевой. Мандельштам казался гораздо человечнее. Ошеломили меня когда-то «Столбцы» Заболоцкого. Ошеломили и загородили Ахматову на долгие годы. Компьютерный Бродский как был потусторонним, так и остался.
Однако я терпеть не мог и так называемых советских поэтов. С самого раннего детства одни только фамилии Матусовского-Долматовского-Твардовского-Исаковского наводили на душу тоску. От них остались «Василий Тёркин» (с натяжкой) да «Враги сожгли родную хату».
Школа была, но безшкольная: Пушкин, Лермонтов, Некрасов. В 12 лет открыл для себя Блока, Тютчева, Кольцова; в 18 лет — Боратынского. Фета — значительно позднее.
Очень долго, возмутительно долго довелось учиться. Писать писал, с 1969 года ежегодно ездил в Кострому на областные совещания молодых литераторов, но толку не было. Там толковали о различии художественной правды и правды жизни. Разницу я никак не мог понять. Помогло одно-единственное предложение в скучнейшей статье Шиллера. Я понял: пока сам не созреешь, никто тебя ничему не научит.
____________________
* Сост. Л. Баранова-Гонченко. М., 2002.
В 1985 году публикует сборник стихов «Поздняя весна» (с предисловием В. Кожинова). С тех пор регулярно появлялись новые книги Виктора Михайловича Лапшина: «Воля», «Дума-даль», «Мир нетленный» и др. Лауреат премий им. Ф. Тютчева и им. В. Кожинова.
Вся жизнь прошла в родном городе.
27 МАРТА 2000 ГОДА
Морозец. Туманные вётлы.
Тростник, и сухой, и седой.
Куда меня, ветер, завёл ты
Под этой закатной звездой?
Забудь и порывы, и торопь:
До сердца встаёт глубина,
И гостеприимная прорубь
Под снежною пудрой черна.
Сегодня все дали иные;
Быть может, средь белого дня
Другая страна, не Россия,
Простором объяла меня.
ЖЕЛАНИЕ
Без искания, без искуса
Как в глаза тебе взглянуть,
Словом только душу высказать —
На твою не посягнуть?
Как бы руку взять покорную —
И жалеть, не вожделеть,
Чтобы страсть мою упорную
Нежностью преодолеть?
Как бы в памяти — ни помыслом,
Ни видением — во сне,
Ни касанием, ни голосом
Не владеть тобою мне?
Как бы волею ревнивою
Образ твой не исказить:
Истинную и счастливую
Не себя в тебе любить?
ДВОЕ
Приютил, приголубил, утешил,
И от хвори избавил шутя,
И портретов её понавешал, —
Улыбалась она, как дитя.
А когда уходила к другому,
Он тащил её вещи, кряхтя;
И вернулся к постылому дому,
И заплакал он, словно дитя.
Умерла. Одряхлел, оплешивел,
В люди отпрысков с трепетом вывел.
Ненаглядные письма вертя,
Улыбался он, словно дитя.
НА БЕРЕГУ
Ещё не вызябла осока,
Ещё шумна над ней ветла,
Однако уж не верит око,
Что ширь озёрная светла...
Тростник унылый шаток пьяно,
Студёно солнце на волне,
И гул седого океана
Проносит ветер в вышине.
Глядишь — и память о страданье
От гнёта радости спасёт,
И благодарное рыданье
Мгновенно сердце потрясёт.
1987
МИР ОСЕННИЙ
Мир осенний — смута и морока...
По душе и небо: невысоко;
Мрачный свет её не тяготит;
Сирота, — куда она летит?
И дорога мчится, и беремя
Мглистых туч несётся к бездне той,
Где и наше суетное время
Тоже станет древностью святой.
1987
Постскриптум_____________________________
В. Лапшин. Из книги «Любимые дети Державы»*
Российское радио-телевидение, как дятел, долбит всегда одно и то же: Пастернак, Цветаева, Мандельштам. Добавляют Ахматову, Бродского. Не на всех душа откликнулась. Чужеродная, но сильная поэзия Пастернака водила меня по кругу около года. Одно время не мог я наглядеться на изыски и позу Цветаевой. Мандельштам казался гораздо человечнее. Ошеломили меня когда-то «Столбцы» Заболоцкого. Ошеломили и загородили Ахматову на долгие годы. Компьютерный Бродский как был потусторонним, так и остался.
Однако я терпеть не мог и так называемых советских поэтов. С самого раннего детства одни только фамилии Матусовского-Долматовского-Твардовского-Исаковского наводили на душу тоску. От них остались «Василий Тёркин» (с натяжкой) да «Враги сожгли родную хату».
Школа была, но безшкольная: Пушкин, Лермонтов, Некрасов. В 12 лет открыл для себя Блока, Тютчева, Кольцова; в 18 лет — Боратынского. Фета — значительно позднее.
Очень долго, возмутительно долго довелось учиться. Писать писал, с 1969 года ежегодно ездил в Кострому на областные совещания молодых литераторов, но толку не было. Там толковали о различии художественной правды и правды жизни. Разницу я никак не мог понять. Помогло одно-единственное предложение в скучнейшей статье Шиллера. Я понял: пока сам не созреешь, никто тебя ничему не научит.
____________________
* Сост. Л. Баранова-Гонченко. М., 2002.