Дворянин: старинный княжеский род отца слился с сибирскими золотопромышленниками Рукавишниковыми. Получил домашнее образование, окончил в 1916 году Тенишевское училище; тогда же напечатал сборник стихов, не принёсший ничего, кроме затрат на издание. «Революцию, — как он позже напишет, — не заметил, потому что был счастливо влюблён...» После эмиграции (1919 г.) окончил с отличием Кембриджский университет; жил в Берлине, зарабатывая уроками тенниса, английского и французского языков, переводами, мелкими публикациями. В 1923 году вышли книги стихов «Горний путь» и «Гроздь», но только проза — позже — сделала Набокова заметным писателем эмиграции. При этом Ходасевич называл его фокусником, Г. Иванов — имитатором, а Куприн и пуще того — пустоплясом. Гитлера Набоков «заметил»... и уехал в Америку (1940 г.) — переждать европейскую войну, которая совершенно не входила в его личные планы; издал несколько книг, уже на английском языке, переводил русских классиков, преподавал словесность и — наконец-то! — достиг коммерческого успеха, а значит, и признания американской публики. В 1960-м вернулся в успокоившуюся Европу и умер в Монтрё (Швейцария), где в 1999 году, к столетию писателя, был установлен памятник.
К РОССИИ
Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я безпомощен. Я умираю от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул, волен выть на вершинах о ней, но теперь я спустился в долину, и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться и без имени жить. Я готов, чтоб с тобой и во снах не сходиться, отказаться от всяческих снов,
обезкровить себя, искалечить, не касаться любимейших книг, променять на любое наречье всё, что есть у меня, мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слёзы, сквозь траву двух несмежных могил, сквозь дрожащие пятна берёзы, сквозь всё то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами не смотри на меня, пожалей, не ищи в этой угольной яме, не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья, и за горе, за муку, за стыд — поздно, поздно — никто не ответит, и душа никому не простит.
1939
* * *
Я без слёз не могу тебя видеть, весна. Вот стою на лугу, да и плачу навзрыд.
А ты ходишь кругом, зеленея, шурша... Ах, откуда она, эта жгучая грусть!
Я и сам не пойму; только знаю одно: если б иволга вдруг зазвенела в лесу,
если б вдруг мне в глаза мокрый ландыш блеснул — в этот миг, на лугу, я бы умер, весна...
1920
РАССТРЕЛ
Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывёт кровать, и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте со стула, где спички и часы лежат, в глаза, как пристальное дуло, глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, – вот-вот сейчас пальнёт в меня, – я взгляда отвести не смею от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья коснётся тиканье часов, благополучного изгнанья я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело, чтоб это вправду было так: Россия, звёзды, ночь расстрела и весь в черёмухе овраг.
1927, Берлин
* * *
(Из романа «Дар»)
Благодарю тебя, отчизна, за злую даль благодарю! Тобою полн, тобой не признан, я сам с собою говорю. И в разговоре каждой ночи сама душа не разберёт, моё ль безумие бормочет, твоя ли музыка растёт...