Родился в 1938 году в Павловом Посаде (Московская область), где его отец, выходец из рязанских крестьян, работал конюхом в райотделе милиции. Окончил школу с серебряной медалью (хотя вначале родители отдали его в школу недалеко от дома, которая оказалась школой для дефективных детей...).
Выпускник филологического факультета МОПИ им. Крупской (1962).
Профессиональный литератор, переводчик, автор сборников стихов «Из трёх тетрадей» (1976 г.), «Слуховое окно» (1983 г.), «Ветром и пеплом» (1989 г.) и др. Некоторое время работал заведующим отделом поэзии журнала «Новый мир».
Лауреат Государственной премии РСФСР (1993) и Пушкинской премии, учрежденной фондом А. Тёпфера (Германия, 1999), Пушкинской премии России (2003), национальной литературной премии «Поэт» (2007) и др.
Новые книги – 2005, 2007, 2008, 2014, 2015, 2018 ГГ.
Живёт Олег Григорьевич Чухонцев в Москве.
* * *
Заплачет иволга, и зацветёт жасмин.
И догадаешься: ты в мире не один.
Так тишь колодезна. Так вёдро глубоко.
Гроза промчалась – и прокисло молоко.
И дуб струящийся, вобравший небосвод,
как конь от мух, листвою нижнею прядёт.
Живи как можется, вдыхай до ломоты
озон жасминовый и банный дух тщеты!
Тебе ли не было отпущено с лихвой?
Так слушай: иволга кричит над головой...
1973
* * *
С чем проснёшься? С судьбой и дорогой?
Нет, пожалуй, с дорогой одной –
с той просёлочной, пыльной, широкой,
полевой, затравевшей, лесной.
Ничего-то и не было, кроме
этой дьявольской тяги колёс,
в небо взмывшей на аэродроме
или вылетевшей под откос.
А судьба – это мера иная:
как поётся, не свет в терему,
не бездомная песня ночная,
не слова про суму и тюрьму.
Нет, судьба-несудьба пощадила,
а дорога – дорога была,
чтобы горше душа возлюбила
всё, что даром у жизни взяла.
И когда ты в тщете колченогой
ляжешь, тихий, на стол раскладной,
с чем останешься? Только с дорогой –
самой долгой, последней, родной...
* * *
Во сне я мимо школы проходил
и, выдержать не в силах, разрыдался.
1976
* * *
...Я слышу, слышу родину свою!
Вдоль ровных лип, вдоль стриженых заборов
брожу и – хоть убей! – не узнаю
ни тех дворов, ни птичьих коридоров.
Здесь дом снесли, тут вырубили сад,
там под фундамент яму раскопали,
но дождь прошёл – и в будущем подвале
ещё ныряет выводок утят.
И грустно мне. Каких искать примет?
Я этот город знал не понаслышке,
а он другой: ни старых улиц нет,
ни вечного пожарника на вышке.
Так многого вокруг недостаёт,
что, кажется, терять уже не больно.
И долговязо смотрит колокольня
на кладбище и мебельный завод.
На берегу, где высился собор,
она стоит как памятник терпенью,
ни кирпичом, ни камнем не в укор
своей земле. А день цветёт сиренью.
А над землею майские жуки
жужжат, жужжат, и в сумерках белёсых
просвечивают листья на берёзах.
Ах, боже мой, как дни-то высоки!
Как заросли упруги: только тронь –
и обдадут, чтоб было неповадно.
И бабочки опять летят в огонь.
И снова жизнь свежа и безоглядна.
Везде, во всем, куда ни оглянусь,
она трепещет в пагубе цветенья.
И каждый куст не терпит повторенья –
шумит, шумит... И я не повторюсь!
1969
* * *
Как торопится жизнь! Не вчера ли
ветки торкались в изморозь рам,
а сегодня уже разметали
брачный пух по зелёным дворам.
– Горько! Горько! – и в пьяном веселье
чья-то свадьба колотит горшки.
– Горько! Горько! – ещё на похмелье
желчь измены и горечь тоски.
Ну да что! В этом мире цветущем
так легко на душе, так светло,
что не хочется знать о грядущем
или думать о том, что прошло.
Хороша эта жадная воля –
не загадывать век наперёд,
всё теперь – и любовь, и застолье,
потому что и это пройдёт.
Потому что скорбям и удачам
счёт один. И как древний собрат
говорю вам: я тленьем охвачен,
но в груди моей чувства кипят!
* * *
Я назову тобой бездомный год,
кочевий наших пёстрый обиход,
и ночь в окне, и лампу на стене,
и тьму привычек, непонятных мне.
Я назову тобой разлив реки,
избыток жизни с привкусом тоски.
Пусть даже ты уйдёшь — я не умру.
...и тень в жару, и зяблика в бору.
Пусть даже ты уйдёшь — я буду знать,
что, названная, прибежишь опять,
хотя тебе и будет невдомёк,
что я один, но я не одинок,
что ты как дух со мной наедине.
...и ночь в окне, и лампу на стене.
1966
Выпускник филологического факультета МОПИ им. Крупской (1962).
Профессиональный литератор, переводчик, автор сборников стихов «Из трёх тетрадей» (1976 г.), «Слуховое окно» (1983 г.), «Ветром и пеплом» (1989 г.) и др. Некоторое время работал заведующим отделом поэзии журнала «Новый мир».
Лауреат Государственной премии РСФСР (1993) и Пушкинской премии, учрежденной фондом А. Тёпфера (Германия, 1999), Пушкинской премии России (2003), национальной литературной премии «Поэт» (2007) и др.
Новые книги – 2005, 2007, 2008, 2014, 2015, 2018 ГГ.
Живёт Олег Григорьевич Чухонцев в Москве.
* * *
Заплачет иволга, и зацветёт жасмин.
И догадаешься: ты в мире не один.
Так тишь колодезна. Так вёдро глубоко.
Гроза промчалась – и прокисло молоко.
И дуб струящийся, вобравший небосвод,
как конь от мух, листвою нижнею прядёт.
Живи как можется, вдыхай до ломоты
озон жасминовый и банный дух тщеты!
Тебе ли не было отпущено с лихвой?
Так слушай: иволга кричит над головой...
1973
* * *
С чем проснёшься? С судьбой и дорогой?
Нет, пожалуй, с дорогой одной –
с той просёлочной, пыльной, широкой,
полевой, затравевшей, лесной.
Ничего-то и не было, кроме
этой дьявольской тяги колёс,
в небо взмывшей на аэродроме
или вылетевшей под откос.
А судьба – это мера иная:
как поётся, не свет в терему,
не бездомная песня ночная,
не слова про суму и тюрьму.
Нет, судьба-несудьба пощадила,
а дорога – дорога была,
чтобы горше душа возлюбила
всё, что даром у жизни взяла.
И когда ты в тщете колченогой
ляжешь, тихий, на стол раскладной,
с чем останешься? Только с дорогой –
самой долгой, последней, родной...
* * *
Во сне я мимо школы проходил
и, выдержать не в силах, разрыдался.
1976
* * *
...Я слышу, слышу родину свою!
Вдоль ровных лип, вдоль стриженых заборов
брожу и – хоть убей! – не узнаю
ни тех дворов, ни птичьих коридоров.
Здесь дом снесли, тут вырубили сад,
там под фундамент яму раскопали,
но дождь прошёл – и в будущем подвале
ещё ныряет выводок утят.
И грустно мне. Каких искать примет?
Я этот город знал не понаслышке,
а он другой: ни старых улиц нет,
ни вечного пожарника на вышке.
Так многого вокруг недостаёт,
что, кажется, терять уже не больно.
И долговязо смотрит колокольня
на кладбище и мебельный завод.
На берегу, где высился собор,
она стоит как памятник терпенью,
ни кирпичом, ни камнем не в укор
своей земле. А день цветёт сиренью.
А над землею майские жуки
жужжат, жужжат, и в сумерках белёсых
просвечивают листья на берёзах.
Ах, боже мой, как дни-то высоки!
Как заросли упруги: только тронь –
и обдадут, чтоб было неповадно.
И бабочки опять летят в огонь.
И снова жизнь свежа и безоглядна.
Везде, во всем, куда ни оглянусь,
она трепещет в пагубе цветенья.
И каждый куст не терпит повторенья –
шумит, шумит... И я не повторюсь!
1969
* * *
Как торопится жизнь! Не вчера ли
ветки торкались в изморозь рам,
а сегодня уже разметали
брачный пух по зелёным дворам.
– Горько! Горько! – и в пьяном веселье
чья-то свадьба колотит горшки.
– Горько! Горько! – ещё на похмелье
желчь измены и горечь тоски.
Ну да что! В этом мире цветущем
так легко на душе, так светло,
что не хочется знать о грядущем
или думать о том, что прошло.
Хороша эта жадная воля –
не загадывать век наперёд,
всё теперь – и любовь, и застолье,
потому что и это пройдёт.
Потому что скорбям и удачам
счёт один. И как древний собрат
говорю вам: я тленьем охвачен,
но в груди моей чувства кипят!
* * *
Я назову тобой бездомный год,
кочевий наших пёстрый обиход,
и ночь в окне, и лампу на стене,
и тьму привычек, непонятных мне.
Я назову тобой разлив реки,
избыток жизни с привкусом тоски.
Пусть даже ты уйдёшь — я не умру.
...и тень в жару, и зяблика в бору.
Пусть даже ты уйдёшь — я буду знать,
что, названная, прибежишь опять,
хотя тебе и будет невдомёк,
что я один, но я не одинок,
что ты как дух со мной наедине.
...и ночь в окне, и лампу на стене.
1966