Сын врача, Николай Алексеевич Боголюбов родился в Москве. Продолжая семейную традицию, стал врачом и сам. С детства писал стихи, успел опубликовать три книги — «Рябиновые бусы» (1927), «Я плыву вверх по Вас-Югану» (1935 г., редактор В. Казин) и «Ночи в лесу» (1940 г., редактор К. Симонов). Участник группы «Перевал».
Псевдоним происходит от названия города в Калужской губернии, где жил дед Н. Боголюбова, учитель местной школы, к которому на лето приезжал внук*.
О своей родословной написал так:
Есть во мне горячая струя
Непоседливой монгольской крови.
И пускай не вспоминаю я
Травянистых солнечных становий,
И пускай не век, а полтора
Задавили мой калмыцкий корень, —
Не прогнать мне предков со двора.
Если я, как прадед, дик и чёрен!
Убит в боях под Сталинградом.
В 2012 в Москве вышел сборник стихов «Знак Земли» (сост. В. Резвый, А. Соболев).
__________________________________
*Это обстоятельство, подкреплённое, вероятно, совпадением имени и отчества, послужило для некоторых исследователей причиной подозрения, что Н. Тарусский на самом деле не кто иной, как Николай Заболоцкий...
* * *
Янтарный зной. И стрекозиный
Стеклянный трепет возле ив.
Переливается залив
Цветущей радугами тиной.
Лесной и травянистый пруд
Цветёт осокой, тростниками;
В нём кружевными облаками
Деревья, падая, плывут.
Здесь, по тенистым берегам,
Плывут к воде нагие корни
Узлами змей, цветных и чёрных
И неподвижных по годам;
Сребристо-серый, узкий, светлый,
На длинных ножках паучок
Бежит от рыбы наутёк,
В воде описывая петли.
Под расклубившимся кустом
В воде нагретой, густо-медной
Цветок фарфоровый и бледный
Застыл над красным карасём.
Час неподвижный и стоячий,
Вода и солнце. Знатный круг.
И ты теплеешь, милый друг,
В сердцебиениях горячих.
Ты полюбила навсегда
Меня любовью настоящей
В ленивый день, в июль палящий,
У травянистого пруда.
* * *
Я осенью болею, а ты не спишь, мой друг!
Мой ласковый, дай руку, мы вступим в объясненье
С той памятью, где кружит зелёный звонкий круг,
Лес отроческих лет полуприкрывший тенью.
Мы эту тень развеем и копоть оботрём.
Давай начнём сначала! Ну, вместе! Восемнадцать!
Ты помнишь этот год? Как музыкальный гром,
Он в комнату вошёл и приказал меняться...
Сквозняк ломает рамы. Он синий, ледяной!
Навылет сквозь квартиру, выдавливая двери!
Навылет сквозь сознанье, а ты, мой друг, со мной!
Привычки отживают, и мне не жаль потери!
Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон?
Мальчишество, быть может? Но возраст умирает.
Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон.
Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами.
Ночь. С лёгким саквояжем стою на холоду.
Столбы фонарных светов. Обмёрзшая площадка.
И вдруг состав вскипает свистками на ходу.
И в ночь меня выносит, рыча, из безпорядка.
И режет мир, и ломит, и прётся напрямик
Сквозь белые вагоны тифозного состава
Туда, туда, в ночное, где не читают книг,
Где широко без края, где завалило травы.
И круглый шум колёсный. И свет. И стоны рек,
Когда их дружно давят грядущими листами.
Прощай! Прощай! В последний! Разгон в XX век,
Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами.
* * *
От солнца, бьющего в муслин —
По занавескам, — от лучей,
Зажёгших окна и графин,
Проснуться радостно сумей!
Тебе в постели горячо.
Коса запутала в силок,
Зарозовевшее плечо
Перебежав наискосок,
На занавеске — тень куста.
Жасмином в форточку несёт.
Какая лень и теплота!
Тебе всего двадцатый год.
В твоих глазах лучистый час
Наполнил золотом зрачки,
А кровь бежит, разгорячись,
В твои прозрачные виски.
Каким языческим теплом,
Какой счастливой полнотой
Ты налилась за полотном
Твоей сорочки кружевной!
С каким внимательным лицом,
Жизнь безотчётно полюбя,
Дыша жасминовой пыльцой,
Ты молча слушаешь себя!
И как тебя ещё не сжёг
Палящий шум в твоей крови.
Ты в девятнадцать лет — цветок,
Которым дышат соловьи.
Псевдоним происходит от названия города в Калужской губернии, где жил дед Н. Боголюбова, учитель местной школы, к которому на лето приезжал внук*.
О своей родословной написал так:
Есть во мне горячая струя
Непоседливой монгольской крови.
И пускай не вспоминаю я
Травянистых солнечных становий,
И пускай не век, а полтора
Задавили мой калмыцкий корень, —
Не прогнать мне предков со двора.
Если я, как прадед, дик и чёрен!
Убит в боях под Сталинградом.
В 2012 в Москве вышел сборник стихов «Знак Земли» (сост. В. Резвый, А. Соболев).
__________________________________
*Это обстоятельство, подкреплённое, вероятно, совпадением имени и отчества, послужило для некоторых исследователей причиной подозрения, что Н. Тарусский на самом деле не кто иной, как Николай Заболоцкий...
* * *
Янтарный зной. И стрекозиный
Стеклянный трепет возле ив.
Переливается залив
Цветущей радугами тиной.
Лесной и травянистый пруд
Цветёт осокой, тростниками;
В нём кружевными облаками
Деревья, падая, плывут.
Здесь, по тенистым берегам,
Плывут к воде нагие корни
Узлами змей, цветных и чёрных
И неподвижных по годам;
Сребристо-серый, узкий, светлый,
На длинных ножках паучок
Бежит от рыбы наутёк,
В воде описывая петли.
Под расклубившимся кустом
В воде нагретой, густо-медной
Цветок фарфоровый и бледный
Застыл над красным карасём.
Час неподвижный и стоячий,
Вода и солнце. Знатный круг.
И ты теплеешь, милый друг,
В сердцебиениях горячих.
Ты полюбила навсегда
Меня любовью настоящей
В ленивый день, в июль палящий,
У травянистого пруда.
* * *
Я осенью болею, а ты не спишь, мой друг!
Мой ласковый, дай руку, мы вступим в объясненье
С той памятью, где кружит зелёный звонкий круг,
Лес отроческих лет полуприкрывший тенью.
Мы эту тень развеем и копоть оботрём.
Давай начнём сначала! Ну, вместе! Восемнадцать!
Ты помнишь этот год? Как музыкальный гром,
Он в комнату вошёл и приказал меняться...
Сквозняк ломает рамы. Он синий, ледяной!
Навылет сквозь квартиру, выдавливая двери!
Навылет сквозь сознанье, а ты, мой друг, со мной!
Привычки отживают, и мне не жаль потери!
Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон?
Мальчишество, быть может? Но возраст умирает.
Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон.
Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами.
Ночь. С лёгким саквояжем стою на холоду.
Столбы фонарных светов. Обмёрзшая площадка.
И вдруг состав вскипает свистками на ходу.
И в ночь меня выносит, рыча, из безпорядка.
И режет мир, и ломит, и прётся напрямик
Сквозь белые вагоны тифозного состава
Туда, туда, в ночное, где не читают книг,
Где широко без края, где завалило травы.
И круглый шум колёсный. И свет. И стоны рек,
Когда их дружно давят грядущими листами.
Прощай! Прощай! В последний! Разгон в XX век,
Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами.
* * *
От солнца, бьющего в муслин —
По занавескам, — от лучей,
Зажёгших окна и графин,
Проснуться радостно сумей!
Тебе в постели горячо.
Коса запутала в силок,
Зарозовевшее плечо
Перебежав наискосок,
На занавеске — тень куста.
Жасмином в форточку несёт.
Какая лень и теплота!
Тебе всего двадцатый год.
В твоих глазах лучистый час
Наполнил золотом зрачки,
А кровь бежит, разгорячись,
В твои прозрачные виски.
Каким языческим теплом,
Какой счастливой полнотой
Ты налилась за полотном
Твоей сорочки кружевной!
С каким внимательным лицом,
Жизнь безотчётно полюбя,
Дыша жасминовой пыльцой,
Ты молча слушаешь себя!
И как тебя ещё не сжёг
Палящий шум в твоей крови.
Ты в девятнадцать лет — цветок,
Которым дышат соловьи.