Один из четырёх сыновей крупного земельного арендатора Авдея Адольфовича Оцупа*. Окончил Царскосельскую гимназию (с золотой медалью); слушал в Париже лекции философа А. Бергсона; окончил Петербургский университет. В 1914–1917 гг. — в армии (на фронте). Стихи писал с детства; первая книга — «Град» — вышла в 1921 году, в год гибели Н. Гумилёва (с которым у Н. Оцупа сложились дружеские отношения) и брата Павла (тоже расстрелян большевиками). В следующем году — эмиграция. Быстро стал влиятельным издателем, критиком. В 1926 году выпускает книгу стихов «В дыму»; создаёт и ведёт журнал «Числа», пишет «Дневник в стихах». В 1939 году ушёл добровольцем во французскую армию, был арестован немцами, дважды бежал из концлагеря — второй раз не поймали. Воевал в рядах итальянских партизан, удостоен боевых наград. В 1951 году за работу о Н. Гумилёве получил степень доктора в Сорбонне, занялся преподавательской деятельностью. Именно Николай Авдеевич Оцуп ввёл в обиход термин «серебряный век». В 1993 году в Петербурге издана его книга «Океан времени. Стихотворения. Дневник в стихах. Статьи и воспоминания». ___________________________________ * По другим сведениям — придворный фотограф.
* * *
Неожиданно я полюбил Тех, которым не место в истории, Тех, которым отпущено сил, Как чахоточному в санатории.
Ты не сетуй над ними, не плачь, Ты подумай: они как растения — Нет у них ни особых удач, Ни дерзаний, — куда уж до гения.
Их душа разучилась роптать, Притерпелась, как добрая пленница; Сколько лет — тридцать шесть, сорок пять? Прибавляй — ничего не изменится.
Наконец обрывается счёт, Словно запись стирается клубная, Лампы гаснут, и ночь настаёт Безконечная и дружелюбная.
* * *
Где снегом занесённая Нева, И голод, и мечты о Ницце, И узкими шпалерами дрова, Последние в столице...
Год восемнадцатый и дальше три, Последних в жизни Гумилёва... Не жалуйся, на прошлое смотри, Не говоря ни слова.
О, разве не милее этих роз У южных волн для сердца было То, что оттуда в ледяной мороз Сюда тебя манило.
ЭМИГРАНТ
Как часто я прикидывал в уме, Какая доля хуже: Жить у себя, но как в тюрьме, Иль на свободе, но в какой-то луже.
Должно быть, эмиграция права, Но знаете, конечно, сами: Казалось бы — «вот счастье, вот права»: Европа с дивными искусства образцами.
Но изнурителен чужой язык, И не привыкли мы к его чрезмерным дозам, И эта наша песнь — под тряпкой вскрик, Больного бормотанье под наркозом.
Но под приказом тоже не поётся, И, может быть, в потомстве отзовётся Не их затверженный мотив, А наш полузадушенный призыв.
* * *
Есть свобода — умирать С голоду, свобода В неизвестности сгорать И дряхлеть из года в год. Мало ли ещё свобод Вот того же рода. Здесь неволя Наша доля. Но воистину блаженна, Вдохновенна, несомненна, Как ни трудно, как ни больно, Вера, — эта форма плена, Выбранного добровольно.