Один из четырёх сыновей крупного земельного арендатора Авдея Адольфовича Оцупа*. Окончил Царскосельскую гимназию (с золотой медалью); слушал в Париже лекции философа А. Бергсона; окончил Петербургский университет. В 1914–1917 гг. — в армии (на фронте).
Стихи писал с детства; первая книга — «Град» — вышла в 1921 году, в год гибели Н. Гумилёва (с которым у Н. Оцупа сложились дружеские отношения) и брата Павла (тоже расстрелян большевиками). В следующем году — эмиграция. Быстро стал влиятельным издателем, критиком. В 1926 году выпускает книгу стихов «В дыму»; создаёт и ведёт журнал «Числа», пишет «Дневник в стихах».
В 1939 году ушёл добровольцем во французскую армию, был арестован немцами, дважды бежал из концлагеря — второй раз не поймали. Воевал в рядах итальянских партизан, удостоен боевых наград.
В 1951 году за работу о Н. Гумилёве получил степень доктора в Сорбонне, занялся преподавательской деятельностью.
Именно Николай Авдеевич Оцуп ввёл в обиход термин «серебряный век». В 1993 году в Петербурге издана его книга «Океан времени. Стихотворения. Дневник в стихах. Статьи и воспоминания».
___________________________________
* По другим сведениям — придворный фотограф.
* * *
Неожиданно я полюбил
Тех, которым не место в истории,
Тех, которым отпущено сил,
Как чахоточному в санатории.
Ты не сетуй над ними, не плачь,
Ты подумай: они как растения —
Нет у них ни особых удач,
Ни дерзаний, — куда уж до гения.
Их душа разучилась роптать,
Притерпелась, как добрая пленница;
Сколько лет — тридцать шесть, сорок пять?
Прибавляй — ничего не изменится.
Наконец обрывается счёт,
Словно запись стирается клубная,
Лампы гаснут, и ночь настаёт
Безконечная и дружелюбная.
* * *
Где снегом занесённая Нева,
И голод, и мечты о Ницце,
И узкими шпалерами дрова,
Последние в столице...
Год восемнадцатый и дальше три,
Последних в жизни Гумилёва...
Не жалуйся, на прошлое смотри,
Не говоря ни слова.
О, разве не милее этих роз
У южных волн для сердца было
То, что оттуда в ледяной мороз
Сюда тебя манило.
ЭМИГРАНТ
Как часто я прикидывал в уме,
Какая доля хуже:
Жить у себя, но как в тюрьме,
Иль на свободе, но в какой-то луже.
Должно быть, эмиграция права,
Но знаете, конечно, сами:
Казалось бы — «вот счастье, вот права»:
Европа с дивными искусства образцами.
Но изнурителен чужой язык,
И не привыкли мы к его чрезмерным дозам,
И эта наша песнь — под тряпкой вскрик,
Больного бормотанье под наркозом.
Но под приказом тоже не поётся,
И, может быть, в потомстве отзовётся
Не их затверженный мотив,
А наш полузадушенный призыв.
* * *
Есть свобода — умирать
С голоду, свобода
В неизвестности сгорать
И дряхлеть из года в год.
Мало ли ещё свобод
Вот того же рода.
Здесь неволя
Наша доля.
Но воистину блаженна,
Вдохновенна, несомненна,
Как ни трудно, как ни больно,
Вера, — эта форма плена,
Выбранного добровольно.
Стихи писал с детства; первая книга — «Град» — вышла в 1921 году, в год гибели Н. Гумилёва (с которым у Н. Оцупа сложились дружеские отношения) и брата Павла (тоже расстрелян большевиками). В следующем году — эмиграция. Быстро стал влиятельным издателем, критиком. В 1926 году выпускает книгу стихов «В дыму»; создаёт и ведёт журнал «Числа», пишет «Дневник в стихах».
В 1939 году ушёл добровольцем во французскую армию, был арестован немцами, дважды бежал из концлагеря — второй раз не поймали. Воевал в рядах итальянских партизан, удостоен боевых наград.
В 1951 году за работу о Н. Гумилёве получил степень доктора в Сорбонне, занялся преподавательской деятельностью.
Именно Николай Авдеевич Оцуп ввёл в обиход термин «серебряный век». В 1993 году в Петербурге издана его книга «Океан времени. Стихотворения. Дневник в стихах. Статьи и воспоминания».
___________________________________
* По другим сведениям — придворный фотограф.
* * *
Неожиданно я полюбил
Тех, которым не место в истории,
Тех, которым отпущено сил,
Как чахоточному в санатории.
Ты не сетуй над ними, не плачь,
Ты подумай: они как растения —
Нет у них ни особых удач,
Ни дерзаний, — куда уж до гения.
Их душа разучилась роптать,
Притерпелась, как добрая пленница;
Сколько лет — тридцать шесть, сорок пять?
Прибавляй — ничего не изменится.
Наконец обрывается счёт,
Словно запись стирается клубная,
Лампы гаснут, и ночь настаёт
Безконечная и дружелюбная.
* * *
Где снегом занесённая Нева,
И голод, и мечты о Ницце,
И узкими шпалерами дрова,
Последние в столице...
Год восемнадцатый и дальше три,
Последних в жизни Гумилёва...
Не жалуйся, на прошлое смотри,
Не говоря ни слова.
О, разве не милее этих роз
У южных волн для сердца было
То, что оттуда в ледяной мороз
Сюда тебя манило.
ЭМИГРАНТ
Как часто я прикидывал в уме,
Какая доля хуже:
Жить у себя, но как в тюрьме,
Иль на свободе, но в какой-то луже.
Должно быть, эмиграция права,
Но знаете, конечно, сами:
Казалось бы — «вот счастье, вот права»:
Европа с дивными искусства образцами.
Но изнурителен чужой язык,
И не привыкли мы к его чрезмерным дозам,
И эта наша песнь — под тряпкой вскрик,
Больного бормотанье под наркозом.
Но под приказом тоже не поётся,
И, может быть, в потомстве отзовётся
Не их затверженный мотив,
А наш полузадушенный призыв.
* * *
Есть свобода — умирать
С голоду, свобода
В неизвестности сгорать
И дряхлеть из года в год.
Мало ли ещё свобод
Вот того же рода.
Здесь неволя
Наша доля.
Но воистину блаженна,
Вдохновенна, несомненна,
Как ни трудно, как ни больно,
Вера, — эта форма плена,
Выбранного добровольно.