«Я воспитывался в арбатском дворе, в детстве у меня была русская няня, из деревни <...> Потом меня стали возить в Грузию на родину отца и матери»*.
В 1937-м его отца, крупного партработника, расстреляли; мать была сослана и провела в лагерях 19 лет.
В Отечественную Б. Окуджава добровольцем ушёл на фронт, был ранен.
«После войны учился в Тбилисском университете, но чувствовал себя арбатцем, страдал в отрыве от Москвы, а, став калужским учителем, я вдруг снова почувствовал в себе грузинскую кровь»**.
С середины 50-х жил в Москве, занимаясь только литературой, начал сочинять песни, сделавшие его необыкновенно знаменитым. Автор целого ряда исторических романов, много работал для кино и театра, лауреат Государственной премии СССР (1991 г.), нескольких зарубежных литературных премий, лауреат Букеровской премии в России (1994 г.). Кавалер орденов Отечественной войны I степени и Дружбы народов.
Всю жизнь был атеистом, а накануне смерти, находясь во Франции с гастролями, принял обряд православного крещения и ушёл из мира сего Иоанном...
8 мая 2002 г. в Москве на Старом Арбате был открыт памятник Б. Ш. Окуджаве.
________________________
* Из интервью с Б. Окуджавой. Цит. по: Литературная газета. 1984. 25 апреля.
** Там же.
НОВОЕ УТРО***
Не клонись-ка ты, головушка,
от невзгод и от обид.
Мама, белая голубушка,
утро новое горит.
Всё оно смывает начисто,
всё разглаживает вновь...
Отступает одиночество,
возвращается любовь.
И сладки, как в полдень пасеки,
как из детства голоса,
твои руки, твои песенки,
твои вечные глаза.
1957
____________________
*** Здесь и далее — песни. Музыка автора.
В 1937-м его отца, крупного партработника, расстреляли; мать была сослана и провела в лагерях 19 лет.
В Отечественную Б. Окуджава добровольцем ушёл на фронт, был ранен.
«После войны учился в Тбилисском университете, но чувствовал себя арбатцем, страдал в отрыве от Москвы, а, став калужским учителем, я вдруг снова почувствовал в себе грузинскую кровь»**.
С середины 50-х жил в Москве, занимаясь только литературой, начал сочинять песни, сделавшие его необыкновенно знаменитым. Автор целого ряда исторических романов, много работал для кино и театра, лауреат Государственной премии СССР (1991 г.), нескольких зарубежных литературных премий, лауреат Букеровской премии в России (1994 г.). Кавалер орденов Отечественной войны I степени и Дружбы народов.
Всю жизнь был атеистом, а накануне смерти, находясь во Франции с гастролями, принял обряд православного крещения и ушёл из мира сего Иоанном...
8 мая 2002 г. в Москве на Старом Арбате был открыт памятник Б. Ш. Окуджаве.
________________________
* Из интервью с Б. Окуджавой. Цит. по: Литературная газета. 1984. 25 апреля.
** Там же.
НОВОЕ УТРО***
Не клонись-ка ты, головушка,
от невзгод и от обид.
Мама, белая голубушка,
утро новое горит.
Всё оно смывает начисто,
всё разглаживает вновь...
Отступает одиночество,
возвращается любовь.
И сладки, как в полдень пасеки,
как из детства голоса,
твои руки, твои песенки,
твои вечные глаза.
1957
____________________
*** Здесь и далее — песни. Музыка автора.
ПОЛНОЧНЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС
Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний, случайный.
Полночный троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье, крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры — матросы твои —
приходят на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье, в молчанье.
Полночный троллейбус плывёт по Москве,
Москва, как река, затихает,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает, стихает.
ЧЕТЫРЕ ГОДА
Посвящается С. Орлову
Четвёртый год подряд
война — твой дом, солдат.
Но хватит, отгудела непогода.
Есть дом другой — там ждут и там не спят
четыре года, четыре года.
Здесь словно годы дни,
а там в окне — огни
горят, не позабытые в походах...
Когда б вам знать, как мне нужны они —
четыре года, четыре года!
Когда кругом темно,
светлей твоё окно...
Пора, пора, усталая пехота!
Есть много слов, но я храню одно
четыре года, четыре года.
СТАРИННАЯ СОЛДАТСКАЯ
Отшумели песни нашего полка,
отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
маркитантка юная убита.
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного, и врагов немного.
Живы мы покуда, фронтовая голь,
а погибнем — райская дорога.
Руки на затворе, голова в тоске,
а душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Спите себе, братцы, — всё придёт опять:
новые родятся командиры,
новые солдаты будут получать
вечные казённые квартиры.
Спите себе, братцы, — всё начнётся вновь,
всё должно в природе повториться:
и слова, и пули, и любовь, и кровь...
Времени не будет помириться.
* * *
Всё глуше музыка души,
всё звонче музыка атаки.
Но ты об этом не спеши:
не обмануться бы во мраке,
что звонче музыка атаки,
что глуше музыка души.
Чем громче музыка атак,
тем слаще мёд огней домашних.
И это было только так
в моих скитаниях вчерашних:
тем слаще мёд огней домашних,
чем громче музыка атак.
Из глубины ушедших лет
ещё вернее, чем когда-то:
чем громче музыка побед,
тем горше каждая утрата.
Ещё вернее, чем когда-то,
из глубины ушедших лет.
И это всё у нас в крови,
хоть этому не обучали:
чем чище музыка любви,
тем громче музыка печали.
Чем громче музыка печали,
тем выше музыка любви.
ГРУЗИНСКАЯ ПЕСНЯ
М. Квливидзе
Виноградную косточку в тёплую землю зарою,
и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
и друзей созову, на любовь своё сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
Собирайтесь-ка, гости мои, на моё угощенье,
говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву.
Царь небесный пошлёт мне прощение за прегрешенья.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
В тёмно-красном своём будет петь предо мной моя дали,
в чёрно-белом своём преклоню перед нею главу,
и заслушаюсь я, и умру от любви и печали.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
И когда заклубится закат, по углам залетая,
пусть опять и опять предо мной проплывут наяву
белый буйвол, и синий орёл, и форель золотая.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний, случайный.
Полночный троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье, крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры — матросы твои —
приходят на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье, в молчанье.
Полночный троллейбус плывёт по Москве,
Москва, как река, затихает,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает, стихает.
ЧЕТЫРЕ ГОДА
Посвящается С. Орлову
Четвёртый год подряд
война — твой дом, солдат.
Но хватит, отгудела непогода.
Есть дом другой — там ждут и там не спят
четыре года, четыре года.
Здесь словно годы дни,
а там в окне — огни
горят, не позабытые в походах...
Когда б вам знать, как мне нужны они —
четыре года, четыре года!
Когда кругом темно,
светлей твоё окно...
Пора, пора, усталая пехота!
Есть много слов, но я храню одно
четыре года, четыре года.
СТАРИННАЯ СОЛДАТСКАЯ
Отшумели песни нашего полка,
отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
маркитантка юная убита.
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного, и врагов немного.
Живы мы покуда, фронтовая голь,
а погибнем — райская дорога.
Руки на затворе, голова в тоске,
а душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Спите себе, братцы, — всё придёт опять:
новые родятся командиры,
новые солдаты будут получать
вечные казённые квартиры.
Спите себе, братцы, — всё начнётся вновь,
всё должно в природе повториться:
и слова, и пули, и любовь, и кровь...
Времени не будет помириться.
* * *
Всё глуше музыка души,
всё звонче музыка атаки.
Но ты об этом не спеши:
не обмануться бы во мраке,
что звонче музыка атаки,
что глуше музыка души.
Чем громче музыка атак,
тем слаще мёд огней домашних.
И это было только так
в моих скитаниях вчерашних:
тем слаще мёд огней домашних,
чем громче музыка атак.
Из глубины ушедших лет
ещё вернее, чем когда-то:
чем громче музыка побед,
тем горше каждая утрата.
Ещё вернее, чем когда-то,
из глубины ушедших лет.
И это всё у нас в крови,
хоть этому не обучали:
чем чище музыка любви,
тем громче музыка печали.
Чем громче музыка печали,
тем выше музыка любви.
ГРУЗИНСКАЯ ПЕСНЯ
М. Квливидзе
Виноградную косточку в тёплую землю зарою,
и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
и друзей созову, на любовь своё сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
Собирайтесь-ка, гости мои, на моё угощенье,
говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву.
Царь небесный пошлёт мне прощение за прегрешенья.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
В тёмно-красном своём будет петь предо мной моя дали,
в чёрно-белом своём преклоню перед нею главу,
и заслушаюсь я, и умру от любви и печали.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
И когда заклубится закат, по углам залетая,
пусть опять и опять предо мной проплывут наяву
белый буйвол, и синий орёл, и форель золотая.
А иначе зачем на земле этой вечной живу.
Постскриптум___________________________
Мне нравились русские офицерские песни. < ... > И эти песни, и стихи Д. Давыдова, И. Мятлева, Л. Трефолева, менее известных авторов, и русский фольклор, конечно, откладывались в памяти... Я люблю XIX век — он не так далёк, чтобы прослыть недостоверным, но и не так близок, чтобы утратить загадочность.
Люблю слова: «музыка», «музыкант», «струна». Музыку я считаю важнейшим из искусств, даже выше, чем искусство слова.
Б. Окуджава. (Из статей, комментариев, интервью.)
Мне нравились русские офицерские песни. < ... > И эти песни, и стихи Д. Давыдова, И. Мятлева, Л. Трефолева, менее известных авторов, и русский фольклор, конечно, откладывались в памяти... Я люблю XIX век — он не так далёк, чтобы прослыть недостоверным, но и не так близок, чтобы утратить загадочность.
Люблю слова: «музыка», «музыкант», «струна». Музыку я считаю важнейшим из искусств, даже выше, чем искусство слова.
Б. Окуджава. (Из статей, комментариев, интервью.)