Родился и рос в Москве. Отец попал под каток репрессий в конце 30-х. Тяжело далась в военное время эвакуация в Сибирь.
После окончания в 1958 году Московского института нефти и газа им. Губкина геологом с рабочими экспедициями прошёл Алтай, Саяны, Северный Урал, Кавказ, Каракумы.
Серьёзным дебютом в литературе стало участие в книге «Общежитие» вместе с О. Дмитриевым, В. Костровым и
Д. Сухаревым. Потом были изданы сборники «Факел» (1963 г.), «Следы» (1966 г.), «Лицо» (1968 г.), «Три любви» (1979 г.), «Говорю начистоту» (1981 г.) и др.
Умер Владимир Константинович Павлинов в Москве от тяжёлого сердечного приступа.
ХОЛОДА*
Маме
К печи поленья поднеси,
Оладьи замеси.
Трещат морозы на Руси,
Морозы на Руси.
Ах, мама, ты едва жива —
Не стой на холоду...
Какая долгая зима
В сорок втором году!
Дымятся снежные холмы,
И ночи нет конца.
Эвакуированы мы,
И нет у нас отца.
Забыл я дом арбатский наш,
Тепло и тишину.
Я брал двухцветный карандаш
И рисовал войну.
Шли танки красные вперёд,
Под ливнем красных стрел
Вниз падал чёрный самолёт
И чёрный танк горел.
Лютей и снежнее зимы
Не будет никогда.
Эвакуированы мы
Из жизни навсегда.
___________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым. Стихотворение приводится в редакции автора музыки.
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
В грозу, пешком от самой Маяковской,
вдвоём с луной белёсой, словно лунь,
по затемнённой улице московской
я нёс домой твой первый поцелуй.
Рычали тучи ржавчиной подпалин
и рвали полы моего плаща.
Меня на Пушкинской толкнул какой-то парень,
но я тогда не дал ему «леща».
Ломались струи с хрустом, как солома,
летели брызги с плеском из-под ног.
Я на губах нёс поцелуй до дома,
и дождь смывал его — и смыть не мог.
Я позвонил. Мне мама отворила.
Она хотела чаю заварить,
она, волнуясь, что-то говорила,
а я не мог ни пить, ни говорить.
Потом уснул тревожно и дремотно
под шум листов и звон весёлых струй,
а утром умывался неохотно —
боялся смыть твой первый поцелуй!
БЕЛАЯ НОЧЬ
Вечерний мрак, несущий влагу,
плывёт безшумно меж стволов.
Ночами не ходи к оврагу,
когда цветёт болиголов.
Пройди под старою ракитой,
мою тропинку отыщи...
Молочною росой облиты,
фосфоресцируют хвощи.
На тополях чернеют галки,
туманы падают в пруды,
сомы, как чёрные русалки,
из белой прыгают воды.
Река полнеет, каменеет
от влаги, молока и сна.
Над чёрной тучей пламенеет
большая белая луна.
Тропинки чёрная полоска,
тумана белое кольцо —
и чёрная твоя прическа,
и белое твое лицо.
ЗАПАХ ЛЕТА
Уж июнь листвою дикой
Пел о зреющих плодах,
Пахло тёплою клубникой
В пригородных поездах.
Задевая гребень бора,
Солнце шло невысоко,
Пахли белые озёра,
Как парное молоко.
На песке, сыром и сером,
Рыхлый след вчерашних встреч...
Пахло солнышком и сеном
От твоих калёных плеч.
Бор звенел над головою,
Густобров, медноголос.
Пахло сливой и айвою
От густых твоих волос.
Тучи шли ордой великой
С солнцем в буйные бои.
Пахли спелою клубникой
Губы сочные твои.
И струила вся планета,
Как живое существо,
Запах солнца, запах лета,
Запах света твоего!
Но уже дрожала озимь
На прозрачных сквозняках,
Но уже желтела осень
В дымчатых твоих зрачках.
Но уже туман разлуки,
Остужая вечера,
Белые тянул к нам руки
Из-за синего бугра.
КРАСНАЯ НОЧЬ
Над пустынею — ночь. В красном воздухе — дрожь.
В небе — месяц кривой, как отточенный нож.
В красном свете луны — чёрный гребень горы.
Выползает удав из песчаной норы.
Серебрится холодное тело змеи:
То сожмёт она весело кольца свои,
То распустит их вдруг во внезапном прыжке,
Как ребёнок, играя в прохладном песке.
Над пустынею — ночь. Там, вдали, — Дарваза.
В небе жёлтые звезды, как волчьи глаза.
Будет утро, и зной, и песчаный буран.
Выступает на ножках точёных джейран.
Изваяньем застыл в красноватом дыму,
Напружинился, прыгнул — и канул во тьму.
Над пустынею — ночь. Бьётся сердце, стуча.
В тишине — лишь пронзительный голос сыча.
А кругом — ни души, ни дымка, ни огня...
Говори, ты ещё не забыла меня?
Ты одна? Ты в слезах? Ты не спишь до зари?
Говори, ты ведь любишь меня? Говори!..
Постскриптум________________________
Из книги Н. Старшинова «Что было, то было...»
В полночь в моей квартире раздавался телефонный звонок. Я поднимал трубку и слышал торопливый, до предела возбуждённый, даже немного заикающийся голос Володи Павлинова:
— Колюша, Колюша... Ты слышишь, это говорит Красный боец Вовка Павлинов... Колюша, Колюша... мы здесь вдвоём с Красным монахом, Толей Чиковым, боремся за правду и справедливость во всём мире... Колюша, Колюша, ты веришь в нас, в нашу победу?!
В это время Чиков отбирал у него трубку и отчеканивал с расстановкой:
— Кон-стан-тиныч, Кон-стан-тиныч! С тобой говорил мой лучший друг и верный союзник по борьбе Красный боец Вовка Павлинов. А теперь говорит Красный монах Толя Чиков... Кон-стан-ти ныч, ты веришь в нашу победу? Она уже близка! К утру покончим со всей неправдой и несправедливостью на земле! И торжествовать на ней будут только совесть и человечность! Кон-стан-тиныч, ты веришь в нac? Ты веришь?
— Колюша, Колюша, это снова говорит Красный боец Вовка Павлинов... мы с Красным монахом Толей Чиковым почти уже добились торжества справедливости во всём мире... Мы уже вышли на верную дорогу к ней!.. Колюша, Колюша... А теперь я передаю трубку моему закадычному другу и сподвижнику Красному монаху Толе Чикову... и т. д.
Лев Аннинский. Из дневника (14 апреля 1995 г.)
У Васина бешеный темперамент. Гитара неистовствует. Лермонтов, Передреев, Соколов, Ковда... Всё ходит ходуном.
Вдруг отложил гитару и запел медленно, хрипло, с долгими мучительными паузами. Словно рассказывал. Сорок второй год, зима, война, голод, отец погиб, мальчик рисует бой красных самолётов с чёрными танками. «Эвакуированы мы из жизни навсегда...»
О, я знаю эти павлиновские стихи. Но я не ожидал, как тоскливо и страшно зазвучат они в этой вдруг наступившей тишине. Словно былина. Словно песнь погребальная, тысячелетняя.
Володя Павлинов, девятилетний шкет войны, вырос, стал горным инженером, боевитым поэтом, выпустил десяток книг, дрался, пробивался, пробился, умер, затерялся среди отходящих «шестидесятников».
Песня ‒ ожила.
Две сотни молоденьких слушателей, для которых Жуков ‒ то же самое, что Суворов и Ганнибал, слушают, не шелохнувшись.
Те самые люди будущего, к суду и справедливости которых взывали смертники из ада войны. Те самые внуки, которым обещан был мир без войн. Те самые счастливцы, которым теперь говорят, что Гитлер хотел угостить их пивом. К ним, сюда, сквозь победный марш Сорок Пятого потянулась наша боль из Сорок Второго. Наша безнадёга, наша надежда, наша ниточка, уходящая в небытие.
#ВладимирПавлинов, #Холода, #АлександрВасинМакаров, #ЛевАннинский, #антологиярусскоголиризмаххвек, #студияалександравасинамакарова, #русскийлиризм, #русскаяпоэзия,