Сын врача, Николай Алексеевич Боголюбов родился в Москве. Продолжая семейную традицию, стал врачом и сам. С детства писал стихи, успел опубликовать три книги — «Рябиновые бусы» (1927), «Я плыву вверх по Вас-Югану» (1935 г., редактор В. Казин) и «Ночи в лесу» (1940 г., редактор К. Симонов). Участник группы «Перевал». Псевдоним происходит от названия города в Калужской губернии, где жил дед Н. Боголюбова, учитель местной школы, к которому на лето приезжал внук*. О своей родословной написал так: Есть во мне горячая струя Непоседливой монгольской крови. И пускай не вспоминаю я Травянистых солнечных становий, И пускай не век, а полтора Задавили мой калмыцкий корень, — Не прогнать мне предков со двора. Если я, как прадед, дик и чёрен! Убит в боях под Сталинградом. В 2012 в Москве вышел сборник стихов «Знак Земли» (сост. В. Резвый, А. Соболев). __________________________________ *Это обстоятельство, подкреплённое, вероятно, совпадением имени и отчества, послужило для некоторых исследователей причиной подозре¬ния, что Н. Тарусский на самом деле не кто иной, как Николай Заболоц¬кий...
* * * Янтарный зной. И стрекозиный Стеклянный трепет возле ив. Переливается залив Цветущей радугами тиной.
Лесной и травянистый пруд Цветёт осокой, тростниками; В нём кружевными облаками Деревья, падая, плывут.
Здесь, по тенистым берегам, Плывут к воде нагие корни Узлами змей, цветных и чёрных И неподвижных по годам;
Сребристо-серый, узкий, светлый, На длинных ножках паучок Бежит от рыбы наутёк, В воде описывая петли.
Под расклубившимся кустом В воде нагретой, густо-медной Цветок фарфоровый и бледный Застыл над красным карасём.
Час неподвижный и стоячий, Вода и солнце. Знатный круг. И ты теплеешь, милый друг, В сердцебиениях горячих.
Ты полюбила навсегда Меня любовью настоящей В ленивый день, в июль палящий, У травянистого пруда.
* * * Я осенью болею, а ты не спишь, мой друг! Мой ласковый, дай руку, мы вступим в объясненье С той памятью, где кружит зелёный звонкий круг, Лес отроческих лет полуприкрывший тенью.
Мы эту тень развеем и копоть оботрём. Давай начнём сначала! Ну, вместе! Восемнадцать! Ты помнишь этот год? Как музыкальный гром, Он в комнату вошёл и приказал меняться...
Сквозняк ломает рамы. Он синий, ледяной! Навылет сквозь квартиру, выдавливая двери! Навылет сквозь сознанье, а ты, мой друг, со мной! Привычки отживают, и мне не жаль потери!
Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон? Мальчишество, быть может? Но возраст умирает. Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон. Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами.
Ночь. С лёгким саквояжем стою на холоду. Столбы фонарных светов. Обмёрзшая площадка. И вдруг состав вскипает свистками на ходу. И в ночь меня выносит, рыча, из безпорядка.
И режет мир, и ломит, и прётся напрямик Сквозь белые вагоны тифозного состава Туда, туда, в ночное, где не читают книг, Где широко без края, где завалило травы. И круглый шум колёсный. И свет. И стоны рек, Когда их дружно давят грядущими листами. Прощай! Прощай! В последний! Разгон в XX век, Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами.
* * * От солнца, бьющего в муслин — По занавескам, — от лучей, Зажёгших окна и графин, Проснуться радостно сумей!
Тебе в постели горячо. Коса запутала в силок, Зарозовевшее плечо Перебежав наискосок,
На занавеске — тень куста. Жасмином в форточку несёт. Какая лень и теплота! Тебе всего двадцатый год.
В твоих глазах лучистый час Наполнил золотом зрачки, А кровь бежит, разгорячись, В твои прозрачные виски.
Каким языческим теплом, Какой счастливой полнотой Ты налилась за полотном Твоей сорочки кружевной!
С каким внимательным лицом, Жизнь безотчётно полюбя, Дыша жасминовой пыльцой, Ты молча слушаешь себя!
И как тебя ещё не сжёг Палящий шум в твоей крови. Ты в девятнадцать лет — цветок, Которым дышат соловьи.