Митропольский Арсений Иванович родился в Москве (отец — статский советник, литератор); учился в Нижегородском кадетском корпусе, в эти годы начал писать стихи. Прапорщиком ушёл на фронт в 1914 году (через год издал небольшую книгу «Военные странички: стихи и проза — 1914»); поручиком гренадёрского Фанагорийского полка, кавалером четырёх (!) орденов отчислен по ранению в резерв в 1917-м.
В Гражданскую — на стороне белых, с Колчаком отступал через Сибирь*.
Несколько лет жил во Владивостоке, издал книги «Стихи», «Уступы», но в 1924-м бежал из-под надзора ОГПУ в Китай (Харбин). Зарабатывал на жизнь журналистикой, рецензиями; тиражами в 150-200 экземпляров выпускал (на свои деньги) новые сборники стихов: «Кровавый отблеск» (1929 г.), «Без России» (1931 г.), «Через океан» (1934 г.), «Полустанок» (1934 г.), «Белая флотилия» (1942 г.); стал одним из самых значительных поэтов дальневосточной эмиграции.
В августе 1945-го в Харбин вошли советские войска (выбивая японцев, занявших этот район Китая в 1931-м), а в сентябре А. Несмелов был арестован и в декабре умер от сердечного приступа в камере пересыльной тюрьмы (п. Гродеково, недалеко от Владивостока).
Первое серьёзное издание стихов и прозы А. Несмелова «Без Москвы, без России» вышло в СССР в 1990 году благодаря Е. В. Витковскому и А. В. Ревоненко.
______________________________
*Литературное имя — фамилия его близкого друга, офицера, погибшего в боях под Тюменью в 1920 г.
Под псевдонимом Николай Дозоров вышли книги «Только такие» и «Георгий Семена».
Другие псевдонимы: Анастигмат, Н. Рахманов, Сотник Ермилов, даже Тётя Розга...
* * *
Последний рубль дóрог,
Последний день ярок,
Их не отнимет ворог,
Их не отдашь в подарок.
Последняя любовь — самая ласковая,
С сединкою на виске,
И приходит она, ополаскивая
Сердце в горечи и тоске.
И отдашь её тем, которым
Не нужна её тишина,
Не нужна её вышина.
Но душа, овладев простором,
Будет горечи лишена,
Ибо, памяти зов послушав,
Вспомнишь ты, как в былом и сам
Брал и комкал чужие души,
Обращённые к небесам*.
1930,
Харбин
________________________________
* Благодарим Е. В. Витковского, предоставившего нам эту редакцию стихотворения.
НАША ВЕСНА
Ещё с Хингана ветер свеж,
Но остро в падях пахнет прелью,
И жизнерадостный мятеж
Дрозды затеяли над елью.
Шуршит вода, и точно медь
По вечерам заката космы,
По вечерам ревёт медведь
И сонно сплетничают сосны.
А в деревнях у детворы
Раскосой, с ленточками в косах,
Вновь по-весеннему остры
Глаза — кусающие осы.
У пожилых, степенных манз
Идёт беседа о посеве,
И свиньи чёрные у фанз
Ложатся мордами на север.
Земля ворчит, ворчит зерно,
Набухшее в её утробе.
Всё по утрам озарено
Сухою синевою с Гоби.
И скоро бык, маньчжурский бык,
Сбирая вороньё и галочь,
Опустит смоляной кадык
Над пашней, чавкающей алчно.
* * *
Ловкий ты и хитрый ты,
Остроглазый чёрт.
Архалук твой вытертый
О коня истёрт.
На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.
И дичал всё более,
И несли враги
До степей Монголии,
До слепой Урги.
Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
Но его не выбили
Из безпутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!
Раскалённый добела
Отзвенел песок.
Видно, время пробило
Раздробить висок.
Вольный ветер клонится
Замести тропу...
Отгуляла конница
В золотом степу!
РОДИНА
От ветра в ивах было шатко.
Река свивалась в два узла.
И к ней мужицкая лошадка
Возок забрызганный везла.
А за рекой, за ней, в покосах,
Где степь дымила свой пустырь,
Вставал в лучах ещё раскосых
Зарозовевший монастырь.
И ныло отдалённым гулом
Почти у самого чела,
Как бы над кучером сутулым
Вилась усталая пчела.
И это утро, обрастая
Тоской, острей которой нет,
Я снова вижу из Китая
Почти через двенадцать лет.
НА ВОДОРАЗДЕЛЕ
Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка, ‒
Мы пробудем только до утра.
Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьём из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, безпощадная душа.
Всходит месяц колдовской иконой, ‒
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона, ‒
Злую силу дарят нам враги.
Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой...
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.
Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник...
Не волчиха – родина, пожалуй,
Плачет о детёнышах своих.
ПРИКОСНОВЕНИЯ
Была похожа на тяжёлый гроб
Большая лодка, и китаец грёб,
И вёсла мерно погружались в воду...
И ночь висела, и была она,
Беззвёздная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.
Слепой фонарь качался на корме —
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, безпомощный и нищий...
Крутились волны, и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.
И показалось мне, что не меня
В мерцании безсильного огня
На берег, на неведомую сушу
Влечёт гребец безмолвный, что уже
По этой шаткой водяной меже
Не человека он несёт, а душу.
И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.
И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром...
Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив,
И мига в жизни не было чудесней.
Фонарь кидал, шатаясь, в волны медь...
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел... И ветер вторил песне.
ЗА
Анне
За вечера в подвижнической схиме,
За тишину, прильнувшую к крыльцу...
За чистоту. За ласковое имя,
За вытканное пальцами твоими
Прикосновенье к моему лицу.
За скупость слов. За клятвенную тяжесть
Их, поднимаемых с глубин души.
За щедрость глаз, которые как чаши,
Как нежность подносящие ковши.
За слабость рук. За мужество. За мнимость
Неотвратимостей отвергнутых. И за
Неповторяемую неповторимость
Игры без декламаторства и грима
С финалом, вдохновенным, как гроза.
ЯСНОСТЬ
В этой комнате много солнца...
Ранью утренней, через щель,
Золотистые волоконца
Зажигают мою постель.
Через ставни, из всех отверстий,
Золотая глядит весна,
Как улыбка, на рыжей шерсти
Одеяла лежит она.
Ночью думал о том, об этом,
По бумаге пером шурша,
И каким-то подземным светом
Бледно вспыхивала душа.
От табачного дыма горек
Вкус во рту. И душа мертва.
За окном же — весёлый дворик,
И над двориком — синева.
Зыбь на лужах подобна крупам
Бриллиантовым — глаз рябит!
И беззлобно над сердцем глупым
Издеваются воробьи.
* * *
Хорошо расплакаться стихами.
Муза тихим шагом подойдёт.
Сядет. Приласкает. Пустяками
Все обиды наши назовёт.
Не умею. Только скалить зубы,
Только стискивать их сильней
Научил поэта пафос грубый
Революционных наших дней.
Темень бури прошибали лбом мы,
Вязли в топях, зарывались в мхи.
Не просите, девушки, в альбомы
Наши зачумлённые стихи!
Вам ведь только розовое снится.
Синее. Без всяких катастроф...
Прожигает нежные страницы
Неостывший пепел наших строф!
1931,
Харбин
В Гражданскую — на стороне белых, с Колчаком отступал через Сибирь*.
Несколько лет жил во Владивостоке, издал книги «Стихи», «Уступы», но в 1924-м бежал из-под надзора ОГПУ в Китай (Харбин). Зарабатывал на жизнь журналистикой, рецензиями; тиражами в 150-200 экземпляров выпускал (на свои деньги) новые сборники стихов: «Кровавый отблеск» (1929 г.), «Без России» (1931 г.), «Через океан» (1934 г.), «Полустанок» (1934 г.), «Белая флотилия» (1942 г.); стал одним из самых значительных поэтов дальневосточной эмиграции.
В августе 1945-го в Харбин вошли советские войска (выбивая японцев, занявших этот район Китая в 1931-м), а в сентябре А. Несмелов был арестован и в декабре умер от сердечного приступа в камере пересыльной тюрьмы (п. Гродеково, недалеко от Владивостока).
Первое серьёзное издание стихов и прозы А. Несмелова «Без Москвы, без России» вышло в СССР в 1990 году благодаря Е. В. Витковскому и А. В. Ревоненко.
______________________________
*Литературное имя — фамилия его близкого друга, офицера, погибшего в боях под Тюменью в 1920 г.
Под псевдонимом Николай Дозоров вышли книги «Только такие» и «Георгий Семена».
Другие псевдонимы: Анастигмат, Н. Рахманов, Сотник Ермилов, даже Тётя Розга...
* * *
Последний рубль дóрог,
Последний день ярок,
Их не отнимет ворог,
Их не отдашь в подарок.
Последняя любовь — самая ласковая,
С сединкою на виске,
И приходит она, ополаскивая
Сердце в горечи и тоске.
И отдашь её тем, которым
Не нужна её тишина,
Не нужна её вышина.
Но душа, овладев простором,
Будет горечи лишена,
Ибо, памяти зов послушав,
Вспомнишь ты, как в былом и сам
Брал и комкал чужие души,
Обращённые к небесам*.
1930,
Харбин
________________________________
* Благодарим Е. В. Витковского, предоставившего нам эту редакцию стихотворения.
НАША ВЕСНА
Ещё с Хингана ветер свеж,
Но остро в падях пахнет прелью,
И жизнерадостный мятеж
Дрозды затеяли над елью.
Шуршит вода, и точно медь
По вечерам заката космы,
По вечерам ревёт медведь
И сонно сплетничают сосны.
А в деревнях у детворы
Раскосой, с ленточками в косах,
Вновь по-весеннему остры
Глаза — кусающие осы.
У пожилых, степенных манз
Идёт беседа о посеве,
И свиньи чёрные у фанз
Ложатся мордами на север.
Земля ворчит, ворчит зерно,
Набухшее в её утробе.
Всё по утрам озарено
Сухою синевою с Гоби.
И скоро бык, маньчжурский бык,
Сбирая вороньё и галочь,
Опустит смоляной кадык
Над пашней, чавкающей алчно.
* * *
Ловкий ты и хитрый ты,
Остроглазый чёрт.
Архалук твой вытертый
О коня истёрт.
На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.
И дичал всё более,
И несли враги
До степей Монголии,
До слепой Урги.
Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
Но его не выбили
Из безпутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!
Раскалённый добела
Отзвенел песок.
Видно, время пробило
Раздробить висок.
Вольный ветер клонится
Замести тропу...
Отгуляла конница
В золотом степу!
РОДИНА
От ветра в ивах было шатко.
Река свивалась в два узла.
И к ней мужицкая лошадка
Возок забрызганный везла.
А за рекой, за ней, в покосах,
Где степь дымила свой пустырь,
Вставал в лучах ещё раскосых
Зарозовевший монастырь.
И ныло отдалённым гулом
Почти у самого чела,
Как бы над кучером сутулым
Вилась усталая пчела.
И это утро, обрастая
Тоской, острей которой нет,
Я снова вижу из Китая
Почти через двенадцать лет.
НА ВОДОРАЗДЕЛЕ
Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка, ‒
Мы пробудем только до утра.
Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьём из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, безпощадная душа.
Всходит месяц колдовской иконой, ‒
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона, ‒
Злую силу дарят нам враги.
Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой...
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.
Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник...
Не волчиха – родина, пожалуй,
Плачет о детёнышах своих.
ПРИКОСНОВЕНИЯ
Была похожа на тяжёлый гроб
Большая лодка, и китаец грёб,
И вёсла мерно погружались в воду...
И ночь висела, и была она,
Беззвёздная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.
Слепой фонарь качался на корме —
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, безпомощный и нищий...
Крутились волны, и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.
И показалось мне, что не меня
В мерцании безсильного огня
На берег, на неведомую сушу
Влечёт гребец безмолвный, что уже
По этой шаткой водяной меже
Не человека он несёт, а душу.
И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.
И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром...
Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив,
И мига в жизни не было чудесней.
Фонарь кидал, шатаясь, в волны медь...
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел... И ветер вторил песне.
ЗА
Анне
За вечера в подвижнической схиме,
За тишину, прильнувшую к крыльцу...
За чистоту. За ласковое имя,
За вытканное пальцами твоими
Прикосновенье к моему лицу.
За скупость слов. За клятвенную тяжесть
Их, поднимаемых с глубин души.
За щедрость глаз, которые как чаши,
Как нежность подносящие ковши.
За слабость рук. За мужество. За мнимость
Неотвратимостей отвергнутых. И за
Неповторяемую неповторимость
Игры без декламаторства и грима
С финалом, вдохновенным, как гроза.
ЯСНОСТЬ
В этой комнате много солнца...
Ранью утренней, через щель,
Золотистые волоконца
Зажигают мою постель.
Через ставни, из всех отверстий,
Золотая глядит весна,
Как улыбка, на рыжей шерсти
Одеяла лежит она.
Ночью думал о том, об этом,
По бумаге пером шурша,
И каким-то подземным светом
Бледно вспыхивала душа.
От табачного дыма горек
Вкус во рту. И душа мертва.
За окном же — весёлый дворик,
И над двориком — синева.
Зыбь на лужах подобна крупам
Бриллиантовым — глаз рябит!
И беззлобно над сердцем глупым
Издеваются воробьи.
* * *
Хорошо расплакаться стихами.
Муза тихим шагом подойдёт.
Сядет. Приласкает. Пустяками
Все обиды наши назовёт.
Не умею. Только скалить зубы,
Только стискивать их сильней
Научил поэта пафос грубый
Революционных наших дней.
Темень бури прошибали лбом мы,
Вязли в топях, зарывались в мхи.
Не просите, девушки, в альбомы
Наши зачумлённые стихи!
Вам ведь только розовое снится.
Синее. Без всяких катастроф...
Прожигает нежные страницы
Неостывший пепел наших строф!
1931,
Харбин