Дворянин: старинный княжеский род отца слился с сибирскими золотопромышленниками Рукавишниковыми. Получил домашнее образование, окончил в 1916 году Тенишевское училище; тогда же напечатал сборник стихов, не принёсший ничего, кроме затрат на издание.
«Революцию, — как он позже напишет, — не заметил, потому что был счастливо влюблён...»
После эмиграции (1919 г.) окончил с отличием Кембриджский университет; жил в Берлине, зарабатывая уроками тенниса, английского и французского языков, переводами, мелкими публикациями. В 1923 году вышли книги стихов «Горний путь» и «Гроздь», но только проза — позже — сделала Набокова заметным писателем эмиграции. При этом Ходасевич называл его фокусником, Г. Иванов — имитатором, а Куприн и пуще того — пустоплясом.
Гитлера Набоков «заметил»... и уехал в Америку (1940 г.) — переждать европейскую войну, которая совершенно не входила в его личные планы; издал несколько книг, уже на английском языке, переводил русских классиков, преподавал словесность и — наконец-то! — достиг коммерческого успеха, а значит, и признания американской публики.
В 1960-м вернулся в успокоившуюся Европу и умер в Монтрё (Швейцария), где в 1999 году, к столетию писателя, был установлен памятник.
К РОССИИ
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я безпомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов,
обезкровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
всё, что есть у меня, мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слёзы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна берёзы,
сквозь всё то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд —
поздно, поздно — никто не ответит,
и душа никому не простит.
1939
* * *
Я без слёз не могу
тебя видеть, весна.
Вот стою на лугу,
да и плачу навзрыд.
А ты ходишь кругом,
зеленея, шурша...
Ах, откуда она,
эта жгучая грусть!
Я и сам не пойму;
только знаю одно:
если б иволга вдруг
зазвенела в лесу,
если б вдруг мне в глаза
мокрый ландыш блеснул —
в этот миг, на лугу,
я бы умер, весна...
1920
РАССТРЕЛ
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнёт в меня, –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг.
1927, Берлин
* * *
(Из романа «Дар»)
Благодарю тебя, отчизна,
за злую даль благодарю!
Тобою полн, тобой не признан,
я сам с собою говорю.
И в разговоре каждой ночи
сама душа не разберёт,
моё ль безумие бормочет,
твоя ли музыка растёт...
«Революцию, — как он позже напишет, — не заметил, потому что был счастливо влюблён...»
После эмиграции (1919 г.) окончил с отличием Кембриджский университет; жил в Берлине, зарабатывая уроками тенниса, английского и французского языков, переводами, мелкими публикациями. В 1923 году вышли книги стихов «Горний путь» и «Гроздь», но только проза — позже — сделала Набокова заметным писателем эмиграции. При этом Ходасевич называл его фокусником, Г. Иванов — имитатором, а Куприн и пуще того — пустоплясом.
Гитлера Набоков «заметил»... и уехал в Америку (1940 г.) — переждать европейскую войну, которая совершенно не входила в его личные планы; издал несколько книг, уже на английском языке, переводил русских классиков, преподавал словесность и — наконец-то! — достиг коммерческого успеха, а значит, и признания американской публики.
В 1960-м вернулся в успокоившуюся Европу и умер в Монтрё (Швейцария), где в 1999 году, к столетию писателя, был установлен памятник.
К РОССИИ
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я безпомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов,
обезкровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
всё, что есть у меня, мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слёзы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна берёзы,
сквозь всё то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд —
поздно, поздно — никто не ответит,
и душа никому не простит.
1939
* * *
Я без слёз не могу
тебя видеть, весна.
Вот стою на лугу,
да и плачу навзрыд.
А ты ходишь кругом,
зеленея, шурша...
Ах, откуда она,
эта жгучая грусть!
Я и сам не пойму;
только знаю одно:
если б иволга вдруг
зазвенела в лесу,
если б вдруг мне в глаза
мокрый ландыш блеснул —
в этот миг, на лугу,
я бы умер, весна...
1920
РАССТРЕЛ
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнёт в меня, –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг.
1927, Берлин
* * *
(Из романа «Дар»)
Благодарю тебя, отчизна,
за злую даль благодарю!
Тобою полн, тобой не признан,
я сам с собою говорю.
И в разговоре каждой ночи
сама душа не разберёт,
моё ль безумие бормочет,
твоя ли музыка растёт...