В 1877 году И. Анненский страстно влюбляется в Н. Хмара-Борщевскую и через два года по окончании университета женится на ней. Стремясь обеспечить семью (Надежда Валентиновна выходила за него замуж, имея двух детей), молодой преподаватель ведёт в гимназии до 56 уроков в неделю, что и совсем здоровому человеку не под силу... В 1880 году у них родился сын Валентин.
Вместе с тем И. Анненский много переводит, особенно – по влечению – французских поэтов, продолжает писать свои стихи, никому их не показывая и не помышляя об издании. Выстраивается и карьера в просвещении: с 1896 по 1906 год И. Ф. Анненский – директор Николаевской гимназии в Царском Селе. С начала 90-х годов он приступил к переводу всех трагедий Еврипида. Чуть позже пишет четыре свои трагедии на сюжеты античных мифов. Выступает в педагогической печати со статьями по проблемам преподавания, приступает к статьям, которые составили знаменитые теперь «Книги отражений».
В эти же годы он достигает вершины своей карьеры: получает звание действительного статского советника, т. е. гражданского генерала...
Наконец, в 1901 году задумывает и в 1904 издает сборник своих стихотворений и переводов «Тихие песни» под псевдонимом «Ник. Т-о»**.
Почти сразу Брюсов, а позже Блок невнятно поприветствовали «молодого поэта»... Брюсов посоветовал работать над собой***; Блок ещё посетовал на вялый (?) эпиграф, нашёл «испуганную душу» и т. д.
«Символисты прозевали И. Анненского», – напишет в 1909 году Городецкий.
Именно на этот год приходится краткий период полупризнания: работа с Маковским в «Аполлоне», публикация стихов и – главное – злополучная статья Анненского «О современном лиризме», тон и смыслы которой сделали всех врагами автора в один момент...
С тем он и умер от сердечного приступа на ступенях Царскосельского вокзала 30 ноября 1909 года...
_______________________________________________________
* Приносим извинения за нарушение алфавитного принципа расположения авторов. Но всё-таки первым и должен быть Первый. Формально алфавит будет нарушен ещё один раз – в самом конце 3-го тома.
** Н и к т о – по-гречески Улисс; так называл себя Одиссей, когда хотел спастись от одноглазого Полифема.
*** Рецензия вообще посвящена И. Рукавишникову, а об И. Анненском – попутно, несколько строк...
ЖЕЛАНЬЕ ЖИТЬ
Сонет
Колокольчика ль гулкие пени,
Дымной тучи ль далёкие сны...
Снова снегом заносит ступени,
На стене полоса от луны.
Кто сенинкой играет в тристене,
Кто седою макушкой копны.
Что ни есть безпокойные тени,
Все кладбищем луне отданы.
Свисту меди послушен дрожащей,
Вижу ‒ куст отделился от чащи
На дорогу меня сторожить...
Следом чаща послала стенанье,
И во всем безнадежность желанья:
«Только б жить, дольше жить, вечно жить...»
СЕНТЯБРЬ
Раззолочённые, но чахлые сады
С соблазном пурпура на медленных недугах,
И солнца поздний пыл в его коротких дугах,
Невластный вылиться в душистые плоды.
И жёлтый шёлк ковров, и грубые следы,
И понятая ложь последнего свиданья,
И парков чёрные, бездонные пруды,
Давно готовые для спелого страданья...
Но сердцу чудится лишь красота утрат,
Лишь упоение в заворожённой силе;
И тех, которые уж лотоса вкусили,
Волнует вкрадчивый осенний аромат.
* * *
Только мыслей и слов
Постигая красу, ‒
Жить в сосновом лесу
Между красных стволов.
Быть как он, быть как все:
И любить, и сгорать…
Жить, но в чуткой красе,
Где листам умирать.
НОЯБРЬ
сонет
Как тускло пурпурное пламя,
Как мёртвы жёлтые утра!
Как сеть ветвей в оконной раме
Всё та ж сегодня, что вчера...
Одна утеха, что местами
Налёт белил и серебра
Мягчит пушистыми чертами
Работу тонкую пера...
В тумане солнце, как в неволе...
Скорей бы сани, сумрак, поле,
Следить круженье облаков
Да, упиваясь медным свистом,
В безбрежной зыбкости снегов
Скользить по линиям волнистым...
ТЫ ОПЯТЬ СО МНОЙ
Ты опять со мной, подруга, осень,
Но сквозь сеть нагих твоих ветвей
Никогда бледней не стыла просинь,
И снегов не помню я мертвей.
Я твоих печальнее отребий
И черней твоих не видел вод,
На твоём линяло-ветхом небе
Жёлтых туч томит меня развод.
До конца всё видеть, цепенея…
О, как этот воздух странно нов…
Знаешь что… я думал, что больнее
Увидать пустыми тайны слов…
ПЕТЕРБУРГ
Жёлтый пар петербургской зимы,
Жёлтый снег, облипающий плиты...
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.
Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.
А что было у нас на земле,
Чем вознесся орёл наш двуглавый,
В тёмных лаврах гигант на скале, ‒
Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.
Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слёз, ни улыбки...
Только камни из мёрзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.
Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава безплодных хотений.
МУЧИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ
Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня…
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?
Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь потное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.
Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,
И музыки мечты, ещё не знавшей слова…
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнём или сгореть в огне!
Я ЛЮБЛЮ
Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.
Зимним утром люблю надо мною
Я лиловый разлив полутьмы,
И, где солнце горело весною,
Только розовый отблеск зимы.
Я люблю на бледнеющей шири
В переливах растаявший цвет...
Я люблю всё, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.
ПРЕЛЮДИЯ
Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом
Она даёт гореть, даёт светиться думам.
Тревога, а не мысль растёт в безлюдной мгле,
И холодно цветам ночами в хрустале.
Но в праздности моей рассеяны мгновенья,
Когда мучительно душе прикосновенье,
И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,
Как спичку на ветру загородив рукой...
Пусть это только миг... В тот миг меня не трогай,
Я ощупью иду тогда своей дорогой...
Мой взгляд рассеянный в молчанье заприметь
И не мешай другим вокруг меня шуметь.
Так лучше. Только бы меня не замечали
В тумане, может быть, и творческой печали.
ЗИМНИЙ ПОЕЗД
Снегов немую черноту
Прожгло два глаза из тумана,
И дым остался на лету
Горящим золотом фонтана.
Я знаю: пышущий дракон,
Весь занесен пушистым снегом,
Сейчас порвёт мятежным бегом
Заворожённой дали сон.
А с ним, усталые рабы,
Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая цепями,
Пока с разбитым фонарём,
Наполовину притушённым,
Среди кошмара дум и дрём
Проходит Полночь по вагонам.
Она ‒ как призрачный монах,
И чем её дозоры глуше,
Тем больше чада в чёрных снах
И затеканий и удуший;
Тем больше слов, как бы не слов,
Тем отвратительней дыханье
И запрокинутых голов
В подушках красных колыханье.
Как вор, наметивший карман,
Она тиха, пока мы живы,
Лишь молча точит свой дурман
Да тушит чёрные наплывы.
А снизу стук, а сбоку гул,
Да все безцельней, безымянней...
И мерзок тем, кто не заснул,
Хаос полусуществований!
Но тает ночь... И, дряхл и сед,
Ещё вчера Закат осенний,
Приподнимается Рассвет
С одра его томившей Тени.
Забывшим за ночь свой недуг
В глаза опять глядит терзанье,
И дребезжит сильнее стук,
Дробя налеты обмерзанья.
Пары желтеющей стеной
Загородили красный пламень,
И стойко должен зуб больной
Перегрызать холодный камень.
ВЕСЕННИЙ РОМАНС
Ещё не царствует река,
Но синий лёд она уж топит;
Ещё не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь...
Ещё не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь...
МИГ
Столько хочется сказать,
Столько б сердце услыхало,
Но лучам не пронизать
Частых перьев опахала, ‒
И от листьев точно сеть
На песке толкутся тени...
Всё, ‒ но только не глядеть
В том, упавший на колени.
Чу... над самой головой
Из листвы вспорхнула птица:
Миг ушёл ‒ ещё живой,
Но ему уж не светиться.
ГАРМОНИЯ
В тумане волн и брызги серебра,
И стёртые эмалевые краски...
Я так люблю осенние утра
За нежную невозвратимость ласки!
И пену я люблю на берегу,
Когда она белеет безпокойно...
Я жадно здесь, покуда небо знойно,
Остаток дней туманных берегу.
А где-то там мятутся средь огня
Такие ж я, без счета и названья,
И чьё-то молодое за меня
Кончается в тоске существованье.
ТРЕТИЙ МУЧИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ
Строфы
Нет, им не суждены краса и просветленье;
Я повторяю их на память в полусне,
Они ‒ минуты праздного томленья,
Перегоревшие на медленном огне.
Но всё мне дорого: туман их появленья,
Их нарастание в тревожной тишине,
Без плана, вспышками идущее сцепленье ‒
Моё мучение и мой восторг оне.
Кто знает, сколько раз без этого запоя,
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть, увы! я плакать был готов,
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи ‒ и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.
ЖЕЛАНИЕ[1]
Когда к ночи усталой рукой
Допашу я свою полосу,
Я хотел бы уйти на покой
В монастырь, но в далеком лесу,
Где бы каждому был я слуга
И творенью господнему друг,
И чтоб сосны шумели вокруг,
А на соснах лежали снега...
А когда надо мной зазвонит
Медный зов в безпросветной ночи,
Уронить на холодный гранит
Талый воск догоревшей свечи.
НЕРВЫ
(Пластинка для граммофона)
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
Балкон под крышею. Жена мотает гарус.
Муж так сидит. За ними холст как парус.
Над самой клумбочкой прилажен их балкон.
«Ты думаешь ‒ не он... А если он?
Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко...»
...Морошка, ягода морошка!..
«Вот только бы спустить лиловую тетрадь?»
«Что, барыня, шпинату будем брать?»
«Возьмите, Аннушка!»
‒ «Да там ещё на стенке
Видал записку я, так...»
...Хороши грэбэнки!
«А... почтальон идёт... Петровым писем нет?»
«Корреспонденции одна газета «Свет».
«Ну что ж? устроила?» ‒ «Спалила под плитою».
«Неосмотрительность какая!.. Перед тою?
А я тут так решил: сперва соображу,
И уж потом тебе все факты изложу...
Ещё чего у нас законопатить нет ли?»
«Я всё сожгла». ‒ Вздохнув, считает молча петли...
«Не замечала ты: сегодня мимо нас
Какой-то господин проходит третий раз?»
«Да мало ль ходит их...»
‒ «Но этот ищет, рыщет,
И по глазам заметно, что он сыщик!..»
«Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»
«А Вася-то зачем не сыщется домой?»
«Там к барину пришёл за пачпортами дворник».
«Ко мне пришёл?.. А день какой?»
‒ «Авторник»[2].
«Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров».
...Ландышов, свежих ландышов!
«Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»
«Вот вздор какой. За что же?»
...Бритвы праветь...
«Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись...»
«Ах, право, шёл бы ты по воздуху пройтись!
Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться...»
Яица свежие, яица!
Яичек свеженьких?..
Но вылилась и злоба...
Расселись по углам и плачут оба...
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
12.07.1909,
Царское Село
Я НА ДНЕ
Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжёлых стеклянных потёмок
Нет путей никому, никуда...
Помню небо, зигзаги полёта,
Белый мрамор, под ним водоём,
Помню дым от струи водомёта,
Весь изнизанный синим огнём...
Если ж верить тем шёпотам бреда,
Что томят мой постылый покой,
Там тоскует по мне Андромеда
С искалеченной белой рукой[3].
20.05.<1906>,
Вологда
АМЕТИСТЫ
Когда, сжигая синеву,
Багряный день растёт, неистов,
Как часто сумрак я зову,
Холодный сумрак аметистов.
И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.
И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное слиянье…
СТАРАЯ УСАДЬБА
Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.
Сад старинный, всё осины ‒ тощи, страх!
Дом ‒ руины... Тины, тины что в прудах...
Что утрат-то!.. Брат на брата... Что обид!..
Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...
Чьё жилище? Пепелище?.. Угол чей?
Мёртвой нищей логовище без печей...
Ну как встанет, ну как глянет из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь, старина!
Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить...
Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.
Дам и брашна ‒ волчьих ягод, белены...
Только страшно ‒ месяц за год у луны...
Столько вышек, столько лестниц ‒ двери нет...
Встанет месяц, глянет месяц ‒ где твой след?..»
Тсс... ни слова... даль былого ‒ но сквозь дым
Мутно зрима... Мимо, мимо... И к живым!
Иль истомы надо сердцу моему?
Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...
В ДОРОГЕ
Перестал холодный дождь,
Сизый пар по небу вьётся,
Но на пятна нив и рощ
Точно блеск молочный льётся.
В этом чаянье утра
И предчувствии мороза
Как у чёрного костра
Мёртвы линии обоза!
Жеребячий дробный бег,
Пробы первых свистов птичьих
И кошмары снов мужичьих
Под рогожами телег.
Тошно сердцу моему
От одних намёков шума:
Все бы молча в полутьму
Уводила думу дума.
Не сошла и тень с земли,
Уж в дыму овины тонут,
И с бадьями журавли[4],
Выпрямляясь, тихо стонут.
Дед идёт с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть... Наша совесть...
* * *
Когда б не смерть, а забытьё,
Чтоб ни движения, ни звука...
Ведь если вслушаться в неё,
Вся жизнь моя ‒ не жизнь, а мука.
Иль я не с вами таю, дни?
Не вяну с листьями на клёнах?
Иль не мои умрут огни
В слезах кристаллов растопленных?
Иль я не весь в безлюдье скал
И чёрном нищенстве берёзы?
Не весь в том белом пухе розы,
Что холод утра оковал?
В дождинках этих, что нависли,
Чтоб жемчугами ниспадать?..
А мне, скажите, в муках мысли
Найдётся ль сердце сострадать?
ANDANTE
Июльский день прошёл капризно, ветреный и облачный: то и дело, из тучи ли, или с деревьев, срываясь, разлетались щекочущие брызги, и редко-редко небо пронизывало их стальными лучами. Других у него и не было, и только листва всё косматилась, взметая матовую изнанку своей гущи. Слава богу, это прожито. Уже давно вечер. Там, наверху, не осталось ни облачка, ни полоски, ни точки даже... Теперь оттуда, чистое и пустынное, смотрит на нас небо, и взгляд у него белесоватый, как у слепого. Я не вижу дороги, но, наверное, она чёрная и мягкая: рессоры подрагивают, копыта слабо-слабо звенят и хлюпают. Туман ползёт и стелется отовсюду, но тонкий и ещё не похолодевший. Дорога пошла моложами. Кусты то обступают нас так тесно, что чёрные рипиды их оставляют влажный след на наших холодных лицах, то, наоборот, разбегутся... и минутами мне кажется, что это уже не кусты, а те воздушные пятна, которые днём бродили по небу; только теперь, перемежаясь с туманом, они тревожат сердце каким-то смутным не то упрёком, не то воспоминанием... И странно, ‒ как сближает нас со всем тем, что не-мы, эта туманная ночь, и как в то же время чуждо друг другу звучат наши голоса, уходя, каждый за своей душою, в жуткую зыбкость ночи...
Брось вожжи и дай мне руку. Пусть отдохнёт и наш старый конь...
Вот ушли куда-то и последние кусты. Там, далеко внизу, то сверкнёт, то погаснет холодная полоса реки, а возле маячит слабый огонёк парома... Не говори! Слушай тишину, слушай, как стучит твоё сердце!.. Возьми даже руку и спрячь её в рукав. Будем рядом, но розно. И пусть другими, кружными путями наши растаявшие в июльском тумане тени сблизятся, сольются и станут одна тень... Как тихо... Пробило час... ещё... ещё... и довольно... Всё молчит... Молчите и вы, стонущие, призывные. Как хорошо!.. А ты, жизнь, иди! Я не боюсь тебя, уходящей, и не считаю твоих минут. Да ты и не можешь уйти от меня, потому что ты ведь это я, и никто больше ‒ это-то уж наверно...
ЛИСТЫ
На белом небе всё тусклей
Златится горняя лампада,
И в доцветании аллей
Дрожат зигзаги листопада.
Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха...
О, неужели это ты,
Всё то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытия
Творца веленье не звучало.
И нет конца и нет начала
Тебе, тоскующее я?
____________________
Фрагменты студийного собрания,
посвящённого И. Ф. Анненскому
15 сентября 2015 г. Часть 1
Ведущий – Александр Васин-Макаров.