«Я родился в хлеве, куда мать пошла доить свою любимую корову». Сямские леса Вологодской губернии, лесное имение графа Олсуфьева, где отец, выпускник духовной семинарии, служил помощником управляющего. Мать, Надежда Петровна, из семьи запорожских казаков, любила литературу, писала стихи; умерла около 1860 года.
Отец женился вновь, и семья в начале 60-х переехала в Вологду, где В. Гиляровский поступил в гимназию1, которую бросил, не окончив: убежал из дома. Странствует по России: бурлак, циркач, кубовщик на белильном заводе, грузчик, актёр2, пожарный, табунщик и т. д. В войну с турками (1877–1878 гг.) — доброволец, охотник-пластун, Георгиевский кавалер.
Поселяется в Москве с 1881 года, тогда же состоялся литературный дебют в качестве автора стихов (писал стихи всю жизнь, перед смертью готовил книгу «Записки поэта», тем не менее ни в одно из изданий сочинений В. Гиляровского последних десятилетий его стихи составителями не включены...). Впоследствии становится известнейшим журналистом. Современники запомнили его человеком феноменальной силы3, любящим риск, авантюры... Первая книга очерков «Трущобные люди», собранная по настоянию Чехова, была ликвидирована цензурой. В годы первой германской войны опубликовал книги стихов «Казаки», «Год войны. Думы и песни», «Грозный год», в которых симпатии автора нескрываемо на стороне русского воинства4.
После 1917 года работает в «Известиях», «Литературной газете», «Огоньке», «Комсомольской правде»... В 20-е годы выходят «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Люди театра» и др. «Ты — пуп Москвы», — писал ему А. Куприн.
Любимое слово Владимира Алексеевича Гиляровского — кисмет5.
В 1989 году вышло самое полное 4-томное издание его произведений; именем Гиляровского названа улица в Москве.
______________________________________________
1 Готовили его к гимназии политические ссыльные братья Васильевы.
21875 г. «Сцена, интересные люди, роли. Я набросился на чтение и читал всё подряд». (Театральный псевдоним — В. Соллогуб; тогда же начал писать.)
3 Любят вспоминать эпизод, когда в один из приездов домой Гиляровский завязал в узел кочергу, которую тут же со словами «Неча вещи портить» развязал старик отец.
4 Эти книги стихов В. Гиляровского иллюстрировали художники А. и В. Васнецовы, И. Репин, К. Коровин, М. Нестеров.
5 Кисмет — судьба (тюрк.)
Неоглядна степь. Конца-краю нет.
И гладка, и ровна, и, как блюдо зелёное, круглая...
Только кой-где по ней могилки степные высятся.
Да шлях прямой и широкий полосой витиеватой прорезал её.
И около шляха могилка стоит.
Как выточенная, ровная да круглая, вся в зелени яркой.
И сидит у могилки старичок слепенький и поёт заунывно тихим голосом:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
А сам незрячими глазами в небо смотрит. И такая благодать по лицу его разливается, будто он в небе невидимом светлый рай созерцает...
И кто бы ни шёл, ни ехал шляхом утоптанным, всяк у старичка остановится, всяк песню его заунывную послушает и с собой её унесет...
Купец ли проезжий, калмык ли широколицый, богомолка ли, что киевским угодникам грех свой с макову росинку несёт, утешенья в жизни безпросветной ищет, солдат ли беглый, немец ли колонист, барин ли на четверне — все у могилки остановятся. Кто серебрушку, кто медяшку, кто хлебца кусочек старичку положит...
А старичок и сам с бездомовым бродяжкой голодным поделится и ему, на весь мир обозлённому, в небо глядючи, свою песенку споёт:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И пойдёт бродяжка, удал добрый молодец придорожный, и старичкову песню мурлыкает...
И поднимется в ночь туманную рука его, привычная на дело недоброе, и сверкнёт в ней нож, кровью ржавленный, — а в памяти-то шлях широкий, старичок у могилки слепенький...
И опустится рука его нещадная, куда нож полетит, кровью ржавленный, из дрожащих губ песня просится:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И уйдёт он от зла, успокоенный песней старческой заунывною...
А в ночь тёмную лучами ясными от могилки свет разносится...
В степи могил — конца-краю нет.
И в могилах тех победители.
Всё вожди лежат знаменитые, все в доспехах златокованых...
Шли с Востока орды дикие... Табуны коней несметные... Где пройдут они, там былинки нет; где раскинут стан, там гора стоит... Как умрёт их вождь, яму выроют... Дно её уложат камнями, а на камни те и вождя кладут, с ним оружие и добычу всю — груды золота...
И везут-несут землю с камнями, до тех пор несут, пока вырастет над покойником гора круглая...
Чтоб потомки знали-видели, сколь велик герой под холмом лежит...
А потомки-то — как прошли века — холмы срезали, кости вырыли и оружие вместе с золотом в даль безвестную из могил несут...
И пришла пора, степь распахана, на могилах тех скирды выросли...
А у шляха могилка всё цела стоит...
Всё поёт слепец песню старую:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И хранит та песня могилку придорожную.
И никто её не коснётся, никто в её нутро не заглянет.
Да и взять-то что с человека доброго! Ни оружия нет старинного, нет ни золота раздобытого.
И стоит себе могилка целёхонька...
Да и кто погребён в ней — неведомо.
Да и был ли кто там? Ну, не всё ли равно?!
Ведь уж где-нибудь да когда-нибудь ведь уж жил такой, про кого поют!
А где жил он, где помер, где кости его, — что и спрашивать!
А что был он такой — это ведомо.
И костей его нет — слава носится...
Над могилкой степной зорькой светится...
Тихой песенкой заунывною в вышине плывёт к небу синему...
И поёт слепец, в небо глядючи, — значит, видит он, где той песни путь.
И звучит она по земле кругом. Все, кто слышал на степи её, в города несут, в сёла дальние и поют её в дни тяжёлые, в дни счастливые...
А слепец сидит, в небо глядючи, и народ к нему всё идёт, идёт, и для всех слепец всё одно поёт над могилкою:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
Отец женился вновь, и семья в начале 60-х переехала в Вологду, где В. Гиляровский поступил в гимназию1, которую бросил, не окончив: убежал из дома. Странствует по России: бурлак, циркач, кубовщик на белильном заводе, грузчик, актёр2, пожарный, табунщик и т. д. В войну с турками (1877–1878 гг.) — доброволец, охотник-пластун, Георгиевский кавалер.
Поселяется в Москве с 1881 года, тогда же состоялся литературный дебют в качестве автора стихов (писал стихи всю жизнь, перед смертью готовил книгу «Записки поэта», тем не менее ни в одно из изданий сочинений В. Гиляровского последних десятилетий его стихи составителями не включены...). Впоследствии становится известнейшим журналистом. Современники запомнили его человеком феноменальной силы3, любящим риск, авантюры... Первая книга очерков «Трущобные люди», собранная по настоянию Чехова, была ликвидирована цензурой. В годы первой германской войны опубликовал книги стихов «Казаки», «Год войны. Думы и песни», «Грозный год», в которых симпатии автора нескрываемо на стороне русского воинства4.
После 1917 года работает в «Известиях», «Литературной газете», «Огоньке», «Комсомольской правде»... В 20-е годы выходят «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Люди театра» и др. «Ты — пуп Москвы», — писал ему А. Куприн.
Любимое слово Владимира Алексеевича Гиляровского — кисмет5.
В 1989 году вышло самое полное 4-томное издание его произведений; именем Гиляровского названа улица в Москве.
______________________________________________
1 Готовили его к гимназии политические ссыльные братья Васильевы.
21875 г. «Сцена, интересные люди, роли. Я набросился на чтение и читал всё подряд». (Театральный псевдоним — В. Соллогуб; тогда же начал писать.)
3 Любят вспоминать эпизод, когда в один из приездов домой Гиляровский завязал в узел кочергу, которую тут же со словами «Неча вещи портить» развязал старик отец.
4 Эти книги стихов В. Гиляровского иллюстрировали художники А. и В. Васнецовы, И. Репин, К. Коровин, М. Нестеров.
5 Кисмет — судьба (тюрк.)
ПЕСНЯ
Жил-был на свете
Добрый человек.
Песня лирника
Неоглядна степь. Конца-краю нет.
И гладка, и ровна, и, как блюдо зелёное, круглая...
Только кой-где по ней могилки степные высятся.
Да шлях прямой и широкий полосой витиеватой прорезал её.
И около шляха могилка стоит.
Как выточенная, ровная да круглая, вся в зелени яркой.
И сидит у могилки старичок слепенький и поёт заунывно тихим голосом:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
А сам незрячими глазами в небо смотрит. И такая благодать по лицу его разливается, будто он в небе невидимом светлый рай созерцает...
И кто бы ни шёл, ни ехал шляхом утоптанным, всяк у старичка остановится, всяк песню его заунывную послушает и с собой её унесет...
Купец ли проезжий, калмык ли широколицый, богомолка ли, что киевским угодникам грех свой с макову росинку несёт, утешенья в жизни безпросветной ищет, солдат ли беглый, немец ли колонист, барин ли на четверне — все у могилки остановятся. Кто серебрушку, кто медяшку, кто хлебца кусочек старичку положит...
А старичок и сам с бездомовым бродяжкой голодным поделится и ему, на весь мир обозлённому, в небо глядючи, свою песенку споёт:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И пойдёт бродяжка, удал добрый молодец придорожный, и старичкову песню мурлыкает...
И поднимется в ночь туманную рука его, привычная на дело недоброе, и сверкнёт в ней нож, кровью ржавленный, — а в памяти-то шлях широкий, старичок у могилки слепенький...
И опустится рука его нещадная, куда нож полетит, кровью ржавленный, из дрожащих губ песня просится:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И уйдёт он от зла, успокоенный песней старческой заунывною...
А в ночь тёмную лучами ясными от могилки свет разносится...
В степи могил — конца-краю нет.
И в могилах тех победители.
Всё вожди лежат знаменитые, все в доспехах златокованых...
Шли с Востока орды дикие... Табуны коней несметные... Где пройдут они, там былинки нет; где раскинут стан, там гора стоит... Как умрёт их вождь, яму выроют... Дно её уложат камнями, а на камни те и вождя кладут, с ним оружие и добычу всю — груды золота...
И везут-несут землю с камнями, до тех пор несут, пока вырастет над покойником гора круглая...
Чтоб потомки знали-видели, сколь велик герой под холмом лежит...
А потомки-то — как прошли века — холмы срезали, кости вырыли и оружие вместе с золотом в даль безвестную из могил несут...
И пришла пора, степь распахана, на могилах тех скирды выросли...
А у шляха могилка всё цела стоит...
Всё поёт слепец песню старую:
Жил-был на свете
До-обрый человек...
И хранит та песня могилку придорожную.
И никто её не коснётся, никто в её нутро не заглянет.
Да и взять-то что с человека доброго! Ни оружия нет старинного, нет ни золота раздобытого.
И стоит себе могилка целёхонька...
Да и кто погребён в ней — неведомо.
Да и был ли кто там? Ну, не всё ли равно?!
Ведь уж где-нибудь да когда-нибудь ведь уж жил такой, про кого поют!
А где жил он, где помер, где кости его, — что и спрашивать!
А что был он такой — это ведомо.
И костей его нет — слава носится...
Над могилкой степной зорькой светится...
Тихой песенкой заунывною в вышине плывёт к небу синему...
И поёт слепец, в небо глядючи, — значит, видит он, где той песни путь.
И звучит она по земле кругом. Все, кто слышал на степи её, в города несут, в сёла дальние и поют её в дни тяжёлые, в дни счастливые...
А слепец сидит, в небо глядючи, и народ к нему всё идёт, идёт, и для всех слепец всё одно поёт над могилкою:
Жил-был на свете
До-обрый человек...