Дворянин. Родился и провёл детство в богатом, обширном имении Студёнки Ковенской губернии. Отец — русский офицер; мать, женщина редчайшей красоты, из обрусевшего знатного голландского рода. Жили празднично, на широкую ногу, пока не сгорело имение — с дорогими картинами, ценными бумагами и проч.
Перебрались в Петербург (около 1904 г.). Отец, застраховав жизнь на крупную сумму, инсценировал несчастный случай (выбросился на ходу из поезда), обезпечив семье некоторое будущее.
Г. Иванов поступил в 1905 году в кадетский корпус, начал писать стихи, что постепенно стало делом жизни.
Дебют в печати (1910 г., журнал «Все новости…») был поддержан самим К. Р., однако целый ряд стихотворных сборников, изданных до революции, особого интереса к автору не привлёк.
Новую власть встретил спокойно, даже издал посмертную книгу стихотворений Н. Гумилёва и его же «Письма о поэзии» (1922 г.), но, выехав в том же году в Берлин «по театральным делам», больше в Россию не возвращался.
Позже поселился в Париже; новые книги прозы, мемуаров, стихов (сборники «Роза», 1931 г.; «Отплытие на остров Цитеру», 1937 г.; «Портрет без сходства», 1950 г. и др.) сделали имя Г. Иванова одним из самых заметных в русской эмиграции.
Послевоенная жизнь осложнялась скудостью материальной.
Последние годы доживал в доме престарелых, много болел. Последнее выступление Георгия Владимировича Иванова (1956 г., Малый зал Русской консерватории в Париже) собрало немногим более 30 слушателей.
Умер он в местечке Йер, неподалёку от «постылой Ниццы».
* * *
На один восхитительный миг,
Словно отблеск заката-рассвета,
Словно чайки серебряный крик,
Мне однажды почудилось это.
Просияла, как счастье во сне,
Невозможная встреча-прощанье —
То, что было обещано мне,
То, в чём Бог не сдержал обещанья.
1952
НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ
Над облаками и веками
Безсмертной музыки хвала:
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
«Ребята, не Москва ль за нами?»
Нет! Много больше, чем Москва!
1945
* * *
Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
‒ Московские балы... Симбирская погода...
Великая война... Керéнская свобода...
И ‒ скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
‒ Масонский заговор... Особенно евреи...
Печатались? А где? В каком Гиперборее?
...На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать ‒
Воскреснет твёрдый знак, вернётся ять с фитою
И засияет жизнь эпохой золотою.
1955
* * *
Это звон бубенцов издалёка*,
Это тройки широкий разбег,
Это чёрная музыка Блока
На сияющий падает снег.
...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Всё равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.
____________________________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
Перебрались в Петербург (около 1904 г.). Отец, застраховав жизнь на крупную сумму, инсценировал несчастный случай (выбросился на ходу из поезда), обезпечив семье некоторое будущее.
Г. Иванов поступил в 1905 году в кадетский корпус, начал писать стихи, что постепенно стало делом жизни.
Дебют в печати (1910 г., журнал «Все новости…») был поддержан самим К. Р., однако целый ряд стихотворных сборников, изданных до революции, особого интереса к автору не привлёк.
Новую власть встретил спокойно, даже издал посмертную книгу стихотворений Н. Гумилёва и его же «Письма о поэзии» (1922 г.), но, выехав в том же году в Берлин «по театральным делам», больше в Россию не возвращался.
Позже поселился в Париже; новые книги прозы, мемуаров, стихов (сборники «Роза», 1931 г.; «Отплытие на остров Цитеру», 1937 г.; «Портрет без сходства», 1950 г. и др.) сделали имя Г. Иванова одним из самых заметных в русской эмиграции.
Послевоенная жизнь осложнялась скудостью материальной.
Последние годы доживал в доме престарелых, много болел. Последнее выступление Георгия Владимировича Иванова (1956 г., Малый зал Русской консерватории в Париже) собрало немногим более 30 слушателей.
Умер он в местечке Йер, неподалёку от «постылой Ниццы».
* * *
На один восхитительный миг,
Словно отблеск заката-рассвета,
Словно чайки серебряный крик,
Мне однажды почудилось это.
Просияла, как счастье во сне,
Невозможная встреча-прощанье —
То, что было обещано мне,
То, в чём Бог не сдержал обещанья.
1952
НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ
Над облаками и веками
Безсмертной музыки хвала:
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
«Ребята, не Москва ль за нами?»
Нет! Много больше, чем Москва!
1945
* * *
Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
‒ Московские балы... Симбирская погода...
Великая война... Керéнская свобода...
И ‒ скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
‒ Масонский заговор... Особенно евреи...
Печатались? А где? В каком Гиперборее?
...На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать ‒
Воскреснет твёрдый знак, вернётся ять с фитою
И засияет жизнь эпохой золотою.
1955
* * *
Это звон бубенцов издалёка*,
Это тройки широкий разбег,
Это чёрная музыка Блока
На сияющий падает снег.
...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Всё равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.
____________________________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
* * *
Я люблю эти снежные горы
На краю мировой пустоты.
Я люблю эти синие взоры,
Где, как свет, отражаешься ты.
Но в безсмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни;
Только розы цветут на снегу,
Только линия вьётся кривая,
Торжествуя над снежно-прямой,
И шумит чепуха мировая,
Ударяясь в гранит мировой.
<1932?>
* * *
Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной.
А ты, моя любовь?
* * *
В шуме ветра, в детском плаче,
В тишине, в словах прощанья
А могло бы быть иначе
Слышу я, как обещанье.
Одевает в саван нежный
Всю тщету, все неудачи —
Тень надежды безнадежной
А могло бы быть иначе.
Заметает сумрак снежный
Все поля, все расстоянья.
Тень надежды безнадежной
Превращается в сиянье.
Все сгоревшие поленья,
Все решённые задачи,
Все слова, все преступленья...
А могло бы быть иначе.
* * *
Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мёртвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса «слова роковые»
О безпамятном счастье цыганском,
Об угарной любви и разлуке,
И ‒ как вызов ‒ стаканы с шампанским
Подымают дрожащие руки.
За безсмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорогого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то ‒ что не надо другого!
* * *
Душа человека. Такою
Она не была никогда.
На небо глядела с тоскою,
Взволнованна, зла и горда.
И вот умирает. Так ясно,
Так просто сгорая дотла —
Легка, совершенна, прекрасна,
Нетленна, блаженна, светла.
Сиянье. Душа человека,
Как лебедь, поёт и грустит
И, крылья раскинув широко,
Над бурями тёмного века
В беззвёздное небо летит.
Над бурями тёмного рока
В сиянье. Всего не успеть...
Дым тянется... След остаётся...
И полною грудью поётся,
Когда уже не о чем петь.
* * *
Т. Г. Терентьевой
А ещё недавно было всё, что надо, —
Липы и дорожки векового сада,
Там грустил Тургенев...
Было всё, что надо, —
Белые колонны, кабинет и зала.
Там грустил Тургенев...
И ему казалась
Жизнь стихотвореньем, музыкой, пастелью,
Где, не грея, светит мировая слава,
Где ещё не скоро сменится метелью
Золотая осень крепостного права.
* * *
На грани таянья и льда*
Зеленоватая звезда.
На грани музыки и сна
Полу-зима, полу-весна,
К невесте тянется жених,
И звёзды падают на них,
Летят сквозь снежную фату
В сияющую пустоту.
Ты — это я. Я — это ты.
Слова нежны. Сердца пусты.
Я — это ты. Ты — это я
На хрупком льду небытия.
________________________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
Я люблю эти снежные горы
На краю мировой пустоты.
Я люблю эти синие взоры,
Где, как свет, отражаешься ты.
Но в безсмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни;
Только розы цветут на снегу,
Только линия вьётся кривая,
Торжествуя над снежно-прямой,
И шумит чепуха мировая,
Ударяясь в гранит мировой.
<1932?>
* * *
Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной.
А ты, моя любовь?
* * *
В шуме ветра, в детском плаче,
В тишине, в словах прощанья
А могло бы быть иначе
Слышу я, как обещанье.
Одевает в саван нежный
Всю тщету, все неудачи —
Тень надежды безнадежной
А могло бы быть иначе.
Заметает сумрак снежный
Все поля, все расстоянья.
Тень надежды безнадежной
Превращается в сиянье.
Все сгоревшие поленья,
Все решённые задачи,
Все слова, все преступленья...
А могло бы быть иначе.
* * *
Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мёртвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса «слова роковые»
О безпамятном счастье цыганском,
Об угарной любви и разлуке,
И ‒ как вызов ‒ стаканы с шампанским
Подымают дрожащие руки.
За безсмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорогого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то ‒ что не надо другого!
* * *
Душа человека. Такою
Она не была никогда.
На небо глядела с тоскою,
Взволнованна, зла и горда.
И вот умирает. Так ясно,
Так просто сгорая дотла —
Легка, совершенна, прекрасна,
Нетленна, блаженна, светла.
Сиянье. Душа человека,
Как лебедь, поёт и грустит
И, крылья раскинув широко,
Над бурями тёмного века
В беззвёздное небо летит.
Над бурями тёмного рока
В сиянье. Всего не успеть...
Дым тянется... След остаётся...
И полною грудью поётся,
Когда уже не о чем петь.
* * *
Т. Г. Терентьевой
А ещё недавно было всё, что надо, —
Липы и дорожки векового сада,
Там грустил Тургенев...
Было всё, что надо, —
Белые колонны, кабинет и зала.
Там грустил Тургенев...
И ему казалась
Жизнь стихотвореньем, музыкой, пастелью,
Где, не грея, светит мировая слава,
Где ещё не скоро сменится метелью
Золотая осень крепостного права.
* * *
На грани таянья и льда*
Зеленоватая звезда.
На грани музыки и сна
Полу-зима, полу-весна,
К невесте тянется жених,
И звёзды падают на них,
Летят сквозь снежную фату
В сияющую пустоту.
Ты — это я. Я — это ты.
Слова нежны. Сердца пусты.
Я — это ты. Ты — это я
На хрупком льду небытия.
________________________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
* * *
И. О.
Как туман на рассвете — чужая душа*.
И прохожий в неё заглянул не спеша,
Улыбнулся и дальше пошёл...
Было утро какого-то летнего дня.
Солнце встало, шиповник расцвёл
Для людей, для тебя, для меня...
Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
Можно душу свою навсегда погубить.
Или душу навеки спасти —
Оттого что шиповнику время цвести
И цветущая ветка качнулась в саду,
Где сейчас я с тобою иду.
_________________________________
* На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым (в песне объединены это и следующее стихотворения).
* * *
Оттого и томит меня шорох травы,
Что трава пожелтеет и роза увянет,
Что твоё драгоценное тело, увы,
Полевыми цветами и глиною станет.
Даже память исчезнет о нас... И тогда
Оживёт под искусными пальцами глина
И впервые плеснёт ключевая вода
В золотое, широкое горло кувшина.
И другую, быть может, обнимет другой
На закате, в условленный час, у колодца...
И с плеча обнажённого прах дорогой
Соскользнёт и, звеня, на куски разобьётся.
1921
* * *
Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...
Проходит тысяча мгновенных лет,
И перевоплощается мелодия
В тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»,
В корнета гвардии — о, почему бы нет?..
Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
* * *
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне ‒
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию ‒ стихами.
Постскриптум_________________________
Из эссе Г. Иванова «Почтовый ящик»
1
Мысль в стихах – приправа полезная, но не необходимая. Всякая мысль «годится в стихи», как пейзажисту годится всякий пейзаж. Глубокая или новая мысль может даже повредить стихотворению, как вредит вычурная метафора или слишком звонкая рифма. Баратынский это хорошо знал.
2
Пройдут годы, может быть, десятилетия, пока это случится. Но я уверен, что случится неизбежно.
Этот варвар, со всей силой своего гения, молодости, напора, – докажет, что роль Пушкина в русской поэзии кончена. И «прекрасная легенда» о великом русском поэте рухнет в день, когда в витринах книжных магазинов появится его книга, статья, не знаю что.
А потом? Кончится русская поэзия? Или тут-то и начнётся всерьёз?
3
Литература в России – измождённое, слабое, но сохранившее волю к жизни существо.
Русская литература здесь – свалка, где червячки-читатели обгладывают падаль разных «Записок чудака».
5
Воспоминания Белого о Блоке не приходят к концу, напротив, пухнут и пухнут.
Их правильней было бы назвать «Почему из меня ничего не вышло» или в этом роде.
Картина такая. На первом плане русской литературы гигантская фигура Андрея Белого…
8
Мандельштам, Ахматова, Ходасевич, Сологуб, Цех… Кто ещё? – Два-три «молодых» под вопросом. Это – на одном берегу.
А на другом – Эренбурги. Имя же им Легион.
10
Известно, что Писарев, отрицавший поэзию (и Пушкина, в частности), всё же кое-что понимал и в Пушкине и в поэзии. Во всяком случае, больше Белинского, к которому так подходят слова:
…принёс семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций.
Человеку с темпераментом поповича вообще трудна «стезя муз».
16
Даже «Воспоминания» Белого кажутся сдержанными и сухими после статьи Марины Цветаевой о Пастернаке (Световой ливень. «Эпопея», №3)
23 страницы этой «статьи» написаны в таком тоне восторженной истерики, что первое чувство при их чтении – острая неловкость и за автора этих панегириков и за предмет их – Пастернака.
Человек слаб, а Пастернака и без того сверх меры захваливают, главным образом за его безконечные срывы и ошибки.