В этот день 25 лет назад... Из архива. 4 сентября 1999 г.

            А. Кагарлицкий: Добрый вечер, уважаемые радиослушатели радио «Резонанс». В студии Александр Кагарлицкий, и мы начинаем нашу традиционную субботнюю программу «Мир увлечений». Сегодня будет очень интересная программа, так как человек, которого я пригласил для разговора, – очень интересен сам по себе, и увлечения его интересны. Я говорю об Александре Николаевиче Васине. Здравствуйте, Александр Николаевич!
            А. Васин-Макаров: Здравствуйте!
            А. К.: А не представил я Вас по той простой причине, что, когда мы говорили в прошлой передаче с Вашими студийцами и я Вас представил как «бард Александр Васин», Ваш студиец Фёдор Романов сказал: «Александр Николаевич не бард!» Поэтому хочется начать с вопроса: кто Вы? Как Вы сами себя представите?
            А. В.-М.: Не знаю. Как ни странно, я не знаю. Я себя не считаю только музыкантом, или только пишущим стихи, или только занимающимся математикой. Вот я из тех русских, которые живут после Пушкина через 200 лет. Вот так вот.
            А. К.: Вот так вот. Русский, живущий после Пушкина через 200 лет, Александр Николаевич Васин. По профессии, по образованию – математик, школьный учитель в недавнем прошлом…
            А. В.-М.: Да, последние 10 лет в школе уже не работаю.
            А. К.: Что Вы заканчивали и почему не работаете?
            А. В.-М.: Закончил замечательный Московский Государственный Поющий институт им. Ленина, работал 20 лет в школе. Перестал работать потому, что стало невозможно с коллегами: им со мной, а мне – с ними.
            А. К.: А в чём невозможность?
            А. В.-М.: Ну, лучше, наверное, было бы их спросить. Тяжело, наверное, со мной. В частности, например, моих учеников ругает моя коллега, допустим, на литературе. И очень частый вариант ответа учеников: «У Вас, Марья Сергевна, мы такие тупые и плохие, а вот у Васина мы одарённые и хорошие дети! Может быть, дело не в нас?» – Всё, я обречён (смеётся).
            А. К.: А какой-такой ключик Вы нашли, что это всё стало так открываться?
            А. В.-М.: Это не ключик, Саша. Была проделана (я с уверенностью это говорю) очень серьёзная работа по изучению меня, моих учеников, то есть нас, человеков. Много прочитано книг, много прострадано уроков. Каждый урок – это громадный опыт, это громадный подарок судьбы, что столько людей с тобой напрямую и очень близко сходятся, доверяют тебе, ругаются с тобой, милуются с тобой. Важно, что ты потом вынесешь из этого сам. И в итоге у меня получилось достаточно стройное представление о том, что такое человек и что с ним можно мне делать, а что с ним делать лучше не пробовать.
            А. К.: Александр Николаевич, извините, а какое отношение это имеет к математике? Математика – это Пифагор, это теоремы равенства треугольников, у кого память лучше, тот и лучший…
            А. В.-М.: Дело в том, что из-за принципиальных соображений я всегда работал только в демократических школах и никогда не занимался с исключительно одарёнными детьми. И поэтому я понимал, что можно облегчить путь ребёнка к Пифагору, а можно его затруднить, а можно вообще бросить ребёнка – плыви сам. Я по мере сил старался облегчить. А чтобы облегчить, я обязан понимать, как примерно он реагирует на то-то и на то-то. И с годами такого вникания стало понятно, что существуют какие-то общие, данные нам природой, принципы нашего устройства, нашего восприятия, нашего неприятия чего-то, нашей радости, нашего отворачивания друг от друга, от родителей, от неба. И стало ясно, что можно проложить некоторый путь, который не от моего произвола зависит, не от того, что я своей силой мужской или ещё какой-то могу заставить пригнуть человека к столу. А я пойду с ним такой дорогой, по которой он пойдёт с удовольствием, со своим удовольствием, со своей радостью. И тут уже не важно – Пифагор, Лермонтов, – всё будет встречено в ту меру, в которую сейчас этот растущий человек может отдать. Ну, вот я пытался так и делать.
            А. К.: И это не нашло понимания у учителей?
            А. В.-М.: Как раз нашло понимание! Просто реакция на это понимание была вот такая. Ведь им тогда надо же как-то себя перестраивать. А это трудно, ведь люди пожили, пострадали, их тоже надо как-то воспринимать. Я никогда ни с кем не судился. Все директора школ, увольняя меня, старались подвести под статью 33 пункт «в», которая в советское время была гробовая. Она гласила: «За систематическое неподчинение административному руководству».
            А. К.: То есть, «волчий билет»?
            А. В.-М.: Конечно. А неподчинение заключалось в том, что… Я уже понимал, что я умею работать. Это не громкая фраза, это серьёзное ощущение человека, который очень сильно старался. Люди, спросите, придите, спокойно на моих уроках посидите, посмотрите на детей (не на меня!), почувствуйте нутром своим, излучением, что с нами происходит. Нет, они приходят: «Мы должны Вас проверять». «Вы – меня? Вы моего не знаете, как вы будете меня проверять?» Я не постесняюсь этого сказать. С какой стати? Я мужчина, в достаточно серьёзных годах уже тогда был. «Вы хотите меня проверять, тогда я должен знать, кто меня проверяет? Покажитесь, кто Вы такой. Вот Вы меня уже знаете, а я Вас не знаю. Представьтесь. А если Вы не хотите, я не пущу Вас на урок». И не пускал. Директора не пускал, завуча не пускал, начальство из Москвы не пускал. Просто на ключ кабинет запирал и вёл урок. «Кто вы такие? Я – учитель русской школы. У меня есть сан, мне присвоено это, между прочим, в моём институте». Я к этому очень серьёзно относился. Насчёт педагога: «Я – учитель русской школы, а не педагогишко какой-то там. А Вы кто такой? Какой-то чиновник?» Внимания, которое у меня было к ученикам, элементарно не хватало у начальства. А дальше – всё. Дело же всё во внимании.
            А. К.: Понял. Вот такой он человек, Александр Николаевич Васин, с которым мы сегодня будем говорить о поэзии, о песнях, петь, читать стихи. А сегодняшняя тема – тема Великой Отечественной войны. Да, Александр Николаевич?
            А. В.-М.: Вот только бы слово «тема» я убрал.
            А. К.: А почему? Набило ухо? «Тема войны», «тема мира»?
            А. В.-М.: Не в том дело. Просто неверный подход сразу. Никакой темы нет.
            А. К.: Да, да, да. То есть не по-русски звучит? Согласен.
            А. В.-М.: Засушивает как-то, сразу отдаляет что-то.
            А. К.: Радиослушателям скажу, что с Александром Николаевичем я сначала был знаком заочно по песне «Вальс сорок четвёртого года». Я ещё не знал, кто такой Александр Николаевич, что за фамилия «Васин», но песню знал. Потом я Александра Николаевича встречал 9 Мая у Большого театра вместе с трио «Надежда»…
            А. В.-М.: С Ириной и Валентином Белецкими.
            А. К.: До сих пор приходите петь для ветеранов?
            А. В.-М.: Стоп, не для ветеранов. Мы приходим петь. И для себя, и для них. Мы приходим петь, потому что нельзя в этот день не прийти туда и не петь. Даже если никто не придёт – мы будем стоять и петь.
Ещё два слова о том, почему не «на тему»: если бы не было войны, я бы не родился. Я прямой ребёнок войны, мои родители встретились на фронте. Мой дед Иван Иванович Макаров к своим 45-и годам тридцать лет провёл на войне. Вот так мы живём. Поэтому – не «тема», жизнь вся такая. Хочу о нём ещё вспомнить потому, что несколько дней назад было его столетие. И мы это отмечали, хотя он уже умер, к сожалению. Дед был казак, героический казак. Он и в Первую мировую два Егория заработал, и в Гражданскую – золотое оружие, и в Отечественную… Поэтому сначала – посвящение ему.

Письмо казака Ивана Макарова из госпиталя 20-х годов своей супруге Анне Степановне

(ст. и муз. А. Васина-Макарова)

            А. К.: Спасибо, Александр Николаевич. Скажите, а у Вас много песен на свои стихи?
            А. В.-М.: Да много. Так просто сложилось, что у меня внутри, видимо, мало тщеславия, что ли… И поэтому, когда я услышу стихотворение другого человека, оно во мне начинает расширяться и петься. Иногда я целые вечера пою на стихи других поэтов, на свои стихи – всего одно-два. Иногда своих побольше. Не знаешь, от чего это зависит. Может быть, в этом есть какое-то внутреннее желание и опаска: я бы не хотел собой засорять пространство. И если моя песня, моё стихотворение, выживает рядом с серьёзными, громадными… ну что же, может быть, оно не мешает и не замусоривает пространство. А если оно не выживает – чего его в уши вбивать, и без меня людей сотни и тысячи.
            А. К.: Спасибо. Вот я в последние годы, к сожалению, к Большому театру не прихожу. К сожалению, не получается.
            А. В.-М.: Если вспомнить начало 90-х и сейчас – картина сильно изменилась. Ветеранов всё меньше приходит. Да ещё эти яблони замечательные срубили, сделали какую-то китайскую, итальянскую кухню. Может быть, ещё и поэтому не приходят, изменилась аура этого места.
            А. К.: Атмосфера очень важна. Александр Николаевич, я не случайно заговорил о 9 Мая у Большого театра. Хотел, чтобы Вы немного сказали о поэте Владимире Боброве. Это же у Большого театра к Вам подошли с его книжкой…
            А. В.-М.: Это естественное течение жизни. Мы стояли пели, и к нам подошёл человек, который был этим пением тронут, взволнован. Он подарил нам книгу никому не известного человека Владимира Боброва, который на войне писал прекрасные стихи, а после войны никогда не публиковался и ничего такого не писал, работал в каких-то финансовых органах… За наше пение нам подарили книгу…
            А. К.: Это трио «Надежда» пело?
            А. В.-М.: Трио «Надежда», студийцы уже стояли, уже студийная была обстановка. Так вот, представьте, человек, который ушёл на фронт в неполных 19 лет, сидит в окопе… И у него даже такое стихотворение есть, что он пишет матери письмо на лезвии кинжала бисерным почерком, потому что больше писать не на чем. Я спою на стихи Владимира Боброва, окопное письмо матери.
            А. К.: Причём Вы где-то говорили, что ещё не было ни «Землянки», ещё «Тёмная ночь» не написана…
            А. В.-М.: Да, да, это 1941 год, Подмосковье:

Письмо матери (по ст. В. Боброва, муз. А. Васина-Макарова)

            Девятнадцатилетний мальчишка…
            А. К.: Замечательные стихи, а Вам спасибо за замечательную песню.
            А. В.-М.: Ничему его никто не учил, он сидел в окопе, воевал, трясся и писал матери … Девушки-то нет, жены-то нет, маме только писать… Спасибо ему.
            А. К.: Я бы ещё хотел с Вами поговорить о поэзии. Я знаю, Вы сейчас «Антологию» составляете… Если можно, в двух словах, об этом Вашем труде и немножко, может быть, стихи, связанные с войной, которые Вы сочтёте нужным почитать.
            А. В.-М.: Называется это «Антология русского лиризма», и не нужно это путать с лирикой как с жанром поэтическим. Лиризм имеется в виду как корневое свойство русского народа. Корневое жизненное свойство. Вот то самое свойство, благодаря которому мы преодолели войну… «Мы» – я имею в виду в широком смысле, конечно. «Мы» – наши деды, наши родители, «мы» – преодолевающие эту несчастную и счастливую перестройку, «мы» – которые перебороли революцию, которые переборем и нынешнее время… Внутреннее уникальное свойство русских, которое завязано, по мысли Льва Гумилёва, на наш ландшафт… А мне кажется, что больше влияет то, что под ландшафтом…
            И вот стихи, рождённые от связи поэта вот с этим народным чувством, излучением, я пытаюсь собрать в нашу Антологию. Я сейчас к слушателям обращусь, чтобы они не ждали каких-то эффектных концовок, эффектных мыслей. Это приучили людей к тому, что стихи развлекают. А стихи не развлекают. Те стихи, которые кому-то помогают выжить (кому-то на войне, кому-то в тюрьме, кому-то сейчас в этом кромешном бедламе (хотя никакого бедлама нет – это жизнь!)), не могут слушаться с желанием «а что там интересненького?» Там не интересненькое, там кусок жизни, который тебе человек доверяет. Поэтому, человек, будь внимателен! Семён Ботвинник.

«Берлин горит…»

            А. К.: Это фронтовой поэт?
            А. В.-М.: Это известный поэт, хотя его сейчас не очень знают, но как поэт он начался на фронте. В частности, это фронтовое стихотворение 1945 года. И, между прочим, есть такой поэт Павел Шубин, который уже в 1941 году под Москвой написал, что «мы и в Берлин придём». Ещё командование тряслось и ничего не знало, а лейтенантик Шубин уже стихи написал! А вот одно горькое стихотворение. Я этого человека знал, сейчас он, кажется, умер, я давно его не вижу, это Алексей Михайлович Буканов.

«Ветеран

            А. К.: Спасибо. Александр Николаевич, ещё до встречи с Вами у Большого театра, я услышал и был потрясён Вашей песней «Холода». Я тогда, к стыду своему, не знал: то ли музыка Васина, то ли стихи Васина? И вот только недавно, познакомившись с Вами, я услышал её снова и понял, что Ваша – музыка, а слова В. Павлинова. Если можно, перед тем как эту песню исполните, скажите, пожалуйста, кто такой Павлинов?
            А. В.-М.: Я только маленькую ремарочку сделаю. Во-первых, Вы говорите «к стыду». На самом деле, Вы здесь совершенно ни при чём, потому что я ничего не сделал, чтобы меня широко знали. То ли по лени своей, то ли потому, что это было связано с какими-то необходимыми унижениями, чтоб тебя узнали, а я не люблю, чтобы меня унижали, и стараюсь не давать это делать (так было в школе, так было на сцене). Так что Ваш стыд здесь совершенно неправильный. И ещё насчёт слова «исполните». Я ничего не исполняю. Исполняют чью-то волю, чьё-то поручение…
            А. К.: К сожалению, штампы на языке есть…
            А. В.-М.: Я просто пою. Исполняют от чьего-то лица что-то такое. Я ни от чьего лица ничего не исполняю. Поэтому Вы уж извините, не люблю этого слова. А что касается Павлинова – это был одно время очень известный поэт, в 60-е годы он хорошо очень восходил. Начинал он как геолог, исходил полстраны в поисковых партиях. Я ещё, к счастью, успел с ним познакомиться. Крупный, богатырского сложения мужчина, с большим лицом, очень солидный, тяжёлый. И мне эти стихи принёс мой знакомый. Я тогда работал в отделе детского туризма (меня в школу в очередной раз не брали), и мой начальник, зная, что я люблю стихи, принёс мне одну книжечку. Я стал её листать, и, когда увидел стихи «К печи поленья поднеси…», у меня что-то случилось. Я бросил всё, побежал, нашёл себе рояль, и двумя пальцами, как Бернес в фильме… В течение двух-трёх минут я спел эти стихи и отвязаться от них не мог. Потом я это пел самому Владимиру Константиновичу, он плакал сидел у меня на вечере… Значит, видимо, он был согласен…

Холода (по ст. В. Павлинова, муз. А. Васина-Макарова)

            Как эту песню кто услышит, из тех, кто помнит, сразу глаза вытирают: «Ой, да, такая была война, такой был год страшный, вот именно зима 1942 года». Схватил Павлинов это дело, и вот так оно и держится. Поклон ему большой, где он там сейчас находится, умер ведь давно человек, жизнь-то не просто давалась, особенно когда детство такое.
            А. К.: Александр Николаевич, почитайте сейчас или спойте то, что Вам хочется вот на эту минуту.
            А. В.-М.: Хочется сразу всё. Мои родные, знакомые устали от моей жалобы, а я на одно только жалуюсь в жизни – что у меня только две руки и только один рот. Мне бы вот тысячу щупалец и 10-15 ртов, и я бы одновременно всё делал: говорил бы, пел бы. Всего хочется сразу, а делать по очереди – это так мучительно. Но я попробую. Что хочется? А вот что хочется! Алексей Иванович Фатьянов:

«Где ж ты, мой сад?..» (ст. А. Фатьянова, муз. В. Соловьёва-Седого)

            Без Фатьянова нельзя. Это великий человек. Это великий человек всей нашей культуры XX века. Это великий поэт, а не просто там «песенник». Он великий русский поэт XX века! Это в том смысле, как, например, мы говорим – «война». А война-то какая, где линия-то лежит? А война очень хитроумная, война многоплановая. И не просто она между немцами и русскими лежит…
            А. К.: А как?
            А. В.-М.: Между типами жизни война. Или, может быть, между типами жизни и не-жизни. Вот Фатьянов – это великий поэт жизни, великий поэт русской жизни. А если под него подложить аксиоматику мертвечины – тогда он так, что-то такое невзрачненькое. Его даже в Союз писателей не приняли в нашей стране. При жизни ни одной книги он не увидел. Вся страна пела, а автор – слышать себя слышал, а напечатанного себя – только рядом с нотами. А вот у нас это будет хорошо: 12 его стихотворений… А давайте я сейчас прочитаю стихотворение Фатьянова.
            А. К.: Александр Николаевич, перед этим немного расскажите, Вы где учились играть на гитаре? У Вас есть какое-то профессиональное музыкальное образование?
            А. В.-М.: Нет. Я сам. Как это говорят: «Он был талантливый русский самородок» (смеётся). Ну, я про себя так не говорю, но то, что самородок… Самоучка. На самом деле, материнская семья пела, отцовская семья пела. У меня отец с прекрасным слухом, у меня мама с великолепным голосом и слухом. Отец-то познакомился с мамой тогда, когда командование Южного фронта отправило старшего лейтенанта Васина создавать армейский ансамбль. И он поехал по всем частям, вылавливал гармонистов, плясунов, певунов. И в одной части ему сказали: «Слушай, Коля, поезжай на зенитную 623 батарею, там та-а-а-кая казачка поёт, Маша Макарова!» Так что мне просто нельзя не петь и не играть. Алексей Фатьянов, стихотворение 1944 года «Нездешние мы»:

«Вышло солнце вешнее…»

            А. К.: Александр Николаевич, ещё буквально несколько слов о Вашей Студии: как и почему она возникла? Я был у Вас в мае на заключительном концерте, мне так понравилось, такие замечательные ребята. Что это за явление – Ваша Студия?
            А. В.-М.: Она образовалась сама, я её не собирал. Просто я давно в своей жизни пою, пишу стихи, вёл уроки (хотя сейчас тоже отчасти веду), и люди стали спрашивать (или после концерта подойдут, или домой звонят): «Александр Николаевич, а Вы не собираетесь студию вести? Мы бы хотели с Вами встречаться почаще». Я говорил: «Нет-нет-нет». А потом один замечательный человек сказал фразу, я её запомнил: «Александр Николаевич, я знаю, что Вы ответите. Но давайте мы хоть иногда будем с Вами встречаться». И эта фраза всё решила. То есть она сама образовалась из-за каких-то таких веющих ветров. Наверное, это песни, наверное, это стихи. И стал приходить народ, которому это мило-дорого, который сам что-то пытается сделать. У нас слушателей много. Кто-то сидит годами и ничего не произносит, но что-то записывает. Это тоже наш студийный человек, мы никого не вытаскиваем, не выгоняем, не тянем. А потом он встаёт, и… Вот у нас недавно девушка Юля Лукина впервые прочитала свои стихи – все просто упали. Как это происходит? Ну как трава растёт, солнце вышло – и она растёт, потом под снегом переждала – и опять растёт. Естественным образом.
            А. К.: Здорово. Да, то, что я слышал, на меня большое впечатление произвело. Молодые ребята…
            А. В.-М.: Вы не одиноки, к счастью.
            А. К.: И не так, что один – солист, а остальные… Каждый индивидуальность. Я не говорю, хороший голос или плохой, дело же не в голосе… С душой. Это такой расхожий термин, но по-другому не скажешь. Так здорово!
            А. В.-М.: Он расхожий до тех пор, пока перед вами не встал тот человек, который действительно поёт с душой. Тогда термин перестаёт быть термином, а становится отражением реального, стоящего перед вами чуда.
            А. К.: Может быть, что-то ещё прочитаете?
            А. В.-М.: Я прочитаю вступление к удивительному творению русской поэзии. Это Даниил Андреев, вступление к его «Ленинградскому апокалипсису». Он сам там был, хоть и не в строевых частях, но тем не менее:

«Ночные ветры! Выси чёрные…»

            А. К.: Александр Николаевич, пожалуйста, Вашу песню…
            А. В.-М.: Это посвящение моей маме и отцу, которые в 1944 году познакомились и потом родили меня.

Вальс сорок четвёртого года (ст. и муз. А. Васина-Макарова)

            Ну и так далее, здесь оркестр нужен…
            А. К.: Спасибо. Нужна такая душа, как у Вас, Александр Николаевич.
            Уважаемые радиослушатели! В программе «Мир увлечений» был замечательный человек, по-другому не скажешь, Александр Николаевич Васин. Спасибо Вам, Александр Николаевич!
            А. В.-М.:Спасибо Вам

Прослушать звуковую запись программы можно здесь