Дворянин. Родился и провёл детство в богатом, обширном имении Студёнки Ковенской губернии. Отец — русский офицер; мать, женщина редчайшей красоты, из обрусевшего знатного голландского рода. Жили празднично, на широкую ногу, пока не сгорело имение — с дорогими картинами, ценными бумагами и проч. Перебрались в Петербург (около 1904 г.). Отец, застраховав жизнь на крупную сумму, инсценировал несчастный случай (выбросился на ходу из поезда), обезпечив семье некоторое будущее. Г. Иванов поступил в 1905 году в кадетский корпус, начал писать стихи, что постепенно стало делом жизни. Дебют в печати (1910 г., журнал «Все новости…») был поддержан самим К. Р., однако целый ряд стихотворных сборников, изданных до революции, особого интереса к автору не привлёк. Новую власть встретил спокойно, даже издал посмертную книгу стихотворений Н. Гумилёва и его же «Письма о поэзии» (1922 г.), но, выехав в том же году в Берлин «по театральным делам», больше в Россию не возвращался. Позже поселился в Париже; новые книги прозы, мемуаров, стихов (сборники «Роза», 1931 г.; «Отплытие на остров Цитеру», 1937 г.; «Портрет без сходства», 1950 г. и др.) сделали имя Г. Иванова одним из самых заметных в русской эмиграции. Послевоенная жизнь осложнялась скудостью материальной. Последние годы доживал в доме престарелых, много болел. Последнее выступление Георгия Владимировича Иванова (1956 г., Малый зал Русской консерватории в Париже) собрало немногим более 30 слушателей. Умер он в местечке Йер, неподалёку от «постылой Ниццы».
* * *
На один восхитительный миг, Словно отблеск заката-рассвета, Словно чайки серебряный крик, Мне однажды почудилось это. Просияла, как счастье во сне, Невозможная встреча-прощанье — То, что было обещано мне, То, в чём Бог не сдержал обещанья.
1952
НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ
Над облаками и веками Безсмертной музыки хвала: Россия русскими руками Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя, И те же вещие слова: «Ребята, не Москва ль за нами?» Нет! Много больше, чем Москва!
1945
* * *
Жизнь продолжается рассудку вопреки. На южном солнышке болтают старики: ‒ Московские балы... Симбирская погода... Великая война... Керéнская свобода... И ‒ скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях. ‒ Масонский заговор... Особенно евреи... Печатались? А где? В каком Гиперборее?
...На мутном солнышке покой и благодать, Они надеются, уже недолго ждать ‒ Воскреснет твёрдый знак, вернётся ять с фитою И засияет жизнь эпохой золотою.
1955
* * *
Это звон бубенцов издалёка*, Это тройки широкий разбег, Это чёрная музыка Блока На сияющий падает снег.
...За пределами жизни и мира, В пропастях ледяного эфира Всё равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира, Над засыпанной снегом судьбой.
____________________________ * На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
* * *
Я люблю эти снежные горы На краю мировой пустоты. Я люблю эти синие взоры, Где, как свет, отражаешься ты. Но в безсмысленной этой отчизне Я понять ничего не могу. Только призраки молят о жизни; Только розы цветут на снегу, Только линия вьётся кривая, Торжествуя над снежно-прямой, И шумит чепуха мировая, Ударяясь в гранит мировой.
<1932?>
* * *
Настанут холода, Осыпятся листы — И будет льдом вода. Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег Покроет гладь ручья И мир лишится нег... А ты, любовь моя?
Но с милою весной Снега растают вновь. Вернутся свет и зной. А ты, моя любовь?
* * *
В шуме ветра, в детском плаче, В тишине, в словах прощанья А могло бы быть иначе Слышу я, как обещанье.
Одевает в саван нежный Всю тщету, все неудачи — Тень надежды безнадежной А могло бы быть иначе.
Заметает сумрак снежный Все поля, все расстоянья. Тень надежды безнадежной Превращается в сиянье.
Все сгоревшие поленья, Все решённые задачи, Все слова, все преступленья... А могло бы быть иначе.
* * *
Мы не молоды. Но и не стары. Мы не мёртвые. И не живые. Вот мы слушаем рокот гитары И романса «слова роковые»
О безпамятном счастье цыганском, Об угарной любви и разлуке, И ‒ как вызов ‒ стаканы с шампанским Подымают дрожащие руки.
За безсмыслицу! За неудачи! За потерю всего дорогого! И за то, что могло быть иначе, И за то ‒ что не надо другого!
* * *
Душа человека. Такою Она не была никогда. На небо глядела с тоскою, Взволнованна, зла и горда.
И вот умирает. Так ясно, Так просто сгорая дотла — Легка, совершенна, прекрасна, Нетленна, блаженна, светла.
Сиянье. Душа человека, Как лебедь, поёт и грустит И, крылья раскинув широко, Над бурями тёмного века В беззвёздное небо летит.
Над бурями тёмного рока В сиянье. Всего не успеть... Дым тянется... След остаётся... И полною грудью поётся, Когда уже не о чем петь.
* * * Т. Г. Терентьевой
А ещё недавно было всё, что надо, — Липы и дорожки векового сада, Там грустил Тургенев... Было всё, что надо, — Белые колонны, кабинет и зала. Там грустил Тургенев... И ему казалась Жизнь стихотвореньем, музыкой, пастелью, Где, не грея, светит мировая слава, Где ещё не скоро сменится метелью Золотая осень крепостного права.
* * *
На грани таянья и льда* Зеленоватая звезда.
На грани музыки и сна Полу-зима, полу-весна,
К невесте тянется жених, И звёзды падают на них,
Летят сквозь снежную фату В сияющую пустоту.
Ты — это я. Я — это ты. Слова нежны. Сердца пусты.
Я — это ты. Ты — это я На хрупком льду небытия.
________________________ * На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым.
* * * И. О.
Как туман на рассвете — чужая душа*. И прохожий в неё заглянул не спеша, Улыбнулся и дальше пошёл...
Было утро какого-то летнего дня. Солнце встало, шиповник расцвёл Для людей, для тебя, для меня...
Можно вспомнить о Боге и Бога забыть, Можно душу свою навсегда погубить. Или душу навеки спасти —
Оттого что шиповнику время цвести И цветущая ветка качнулась в саду, Где сейчас я с тобою иду.
_________________________________ * На стихи написана музыка А. Васиным-Макаровым (в песне объединены это и следующее стихотворения).
* * *
Оттого и томит меня шорох травы, Что трава пожелтеет и роза увянет, Что твоё драгоценное тело, увы, Полевыми цветами и глиною станет.
Даже память исчезнет о нас... И тогда Оживёт под искусными пальцами глина И впервые плеснёт ключевая вода В золотое, широкое горло кувшина.
И другую, быть может, обнимет другой На закате, в условленный час, у колодца... И с плеча обнажённого прах дорогой Соскользнёт и, звеня, на куски разобьётся.
1921
* * *
Мелодия становится цветком, Он распускается и осыпается, Он делается ветром и песком, Летящим на огонь весенним мотыльком, Ветвями ивы в воду опускается...
Проходит тысяча мгновенных лет, И перевоплощается мелодия В тяжёлый взгляд, в сиянье эполет, В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие», В корнета гвардии — о, почему бы нет?..
Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу. — Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу, Серебряными шпорами звеня.
* * *
В ветвях олеандровых трель соловья. Калитка захлопнулась с жалобным стуком. Луна закатилась за тучи. А я Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне ‒ С изгнаньем, любовью к тебе и грехами. Но я не забыл, что обещано мне Воскреснуть. Вернуться в Россию ‒ стихами.
Постскриптум_________________________
Из эссе Г. Иванова «Почтовый ящик»
1
Мысль в стихах – приправа полезная, но не необходимая. Всякая мысль «годится в стихи», как пейзажисту годится всякий пейзаж. Глубокая или новая мысль может даже повредить стихотворению, как вредит вычурная метафора или слишком звонкая рифма. Баратынский это хорошо знал.
2
Пройдут годы, может быть, десятилетия, пока это случится. Но я уверен, что случится неизбежно. Этот варвар, со всей силой своего гения, молодости, напора, – докажет, что роль Пушкина в русской поэзии кончена. И «прекрасная легенда» о великом русском поэте рухнет в день, когда в витринах книжных магазинов появится его книга, статья, не знаю что. А потом? Кончится русская поэзия? Или тут-то и начнётся всерьёз?
3
Литература в России – измождённое, слабое, но сохранившее волю к жизни существо. Русская литература здесь – свалка, где червячки-читатели обгладывают падаль разных «Записок чудака».
5
Воспоминания Белого о Блоке не приходят к концу, напротив, пухнут и пухнут. Их правильней было бы назвать «Почему из меня ничего не вышло» или в этом роде. Картина такая. На первом плане русской литературы гигантская фигура Андрея Белого…
8
Мандельштам, Ахматова, Ходасевич, Сологуб, Цех… Кто ещё? – Два-три «молодых» под вопросом. Это – на одном берегу. А на другом – Эренбурги. Имя же им Легион.
10
Известно, что Писарев, отрицавший поэзию (и Пушкина, в частности), всё же кое-что понимал и в Пушкине и в поэзии. Во всяком случае, больше Белинского, к которому так подходят слова: …принёс семинарист Тетрадь лакейских диссертаций. Человеку с темпераментом поповича вообще трудна «стезя муз».
16
Даже «Воспоминания» Белого кажутся сдержанными и сухими после статьи Марины Цветаевой о Пастернаке (Световой ливень. «Эпопея», №3) 23 страницы этой «статьи» написаны в таком тоне восторженной истерики, что первое чувство при их чтении – острая неловкость и за автора этих панегириков и за предмет их – Пастернака. Человек слаб, а Пастернака и без того сверх меры захваливают, главным образом за его безконечные срывы и ошибки.