27 мая 2024 года — день памяти (35 лет) Арсения Александровича ТАРКОВСКОГО (25 июня 1907 — 27 мая 1989)

            Отец за участие в «Народной воле» отбывал 5 лет ссылки в Якутии, потом был банковским служащим. Владел семью европейскими и двумя древними языками. Мать — учительница.
            А. Тарковский родился в Елизаветграде, окончил Высшие литературные курсы в Москве (1923 г.), стал журналистом (работал в газете «Гудок», журнале «Прожектор»). Начиная с 1934 года регулярно выпускал книги переводов (лауреат премий Каракалпакской АССР, Туркменской ССР).
            В войну* получил звание гвардии капитана, служил военкором, участвовал в боях, получил тяжёлое ранение.
            В 1945 году первая книга стихов была остановлена в типографии и вышла только в 1962 году (всего при жизни — восемь сборников).
            Посмертно Арсению Александровичу Тарковскому присуждена Государственная премия СССР. В 1991–1993 гг. увидело свет трёхтомное собрание его сочинений.
            ___________________________________
            * Имел свидетельство о непригодности к военной службе.


ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ

I

Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Безсмертны все. Безсмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идёт безсмертье косяком.

II

Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нём.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом, —
А стол один и прадеду, и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошёл, как сквозь Урал.


СУББОТА, 21 ИЮНЯ

Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.

Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны!

Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».

Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрёт в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем.

И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград.

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.

Что до врага, то всё известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,

Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришёл сюда и что случилось чудо.

Я всё забыл. В окне ещё светло
И накрест не заклеено стекло.


БЛИЗОСТЬ ВОЙНЫ

Кто может умереть — умрёт,
Кто выживет — безсмертен будет,
Пойдёт греметь из рода в род,
Его и правнук не осудит.

На предпоследнюю войну
Бок о бок с новыми друзьями
Пойдём в чужую сторону.
Да будет память близких с нами!

Счастливец, кто переживёт
Друзей и подвиг свой военный,
Залечит раны и пойдёт
В последний бой со всей вселенной.

И слава будет не слова,
А свет для всех, но только проще,
И эта жизнь — плакун-трава
Пред той широкошумной рощей.


* * *

Вы нашей земли не считаете раем,
А краем пшеничным, чужим караваем.
Штыком вы отрезали лучшую треть.
Мы намертво знаем, за что умираем:
Мы землю родную у вас отбираем,
А вам — за ворованный хлеб умереть.

1941


ПОЛЬКА

Всё не спит палата госпитальная,
Радио не выключай — и только.
Тренькающая да безпечальная
Раненым пришлась по вкусу полька.

Наплевать, что ночь стоит за шторами,
Что повязка на культе промокла,
Дребезжащий репродуктор шпорами
Бьёт без удержу в дверные стёкла.

Наплевать на уговоры нянины,
Только б свет оставила в палате.
И ногой здоровой каждый раненый
Барабанит польку на кровати.

1945


* * *
                        Т. О. - Т.

Вечерний, сизокрылый,
Благословенный свет!
Я словно из могилы
Смотрю тебе вослед.

Благодарю за каждый
Глоток воды живой,
В часы последней жажды
Подаренный тобой.

За каждое движенье
Твоих прохладных рук,
За то, что утешенья
Не нахожу вокруг.

За то, что ты надежды
Уводишь, уходя,
И ткань твоей одежды
Из ветра и дождя.

1958


* * *

Ехал из Брянска в теплушке — слепой,
Ехал домой со своею судьбой.

Что-то ему говорила она,
Только и слов — слепота и война.

Мол, хорошо, что незряч да убог,
Был бы ты зряч, уцелеть бы не мог.

Немец не тронул, на что ты ему?
Дай-ка на плечи надену суму,

Ту ли худую, пустую суму,
Дай-ка я веки тебе подыму.

Ехал слепой со своею судьбой,
Даром что слеп, а доволен собой.


ВЕРБЛЮД

На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках,
Как вата в столетнем халате.

Должно быть, молясь на восток,
Кочевники перемудрили,
В подшёрсток втирали песок
И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,
Престол нищеты и терпенья,
Нещедрый пустынник Господь
Слепил из отходов творенья.

И в ноздри вложили замок,
А в душу печаль — и величье,
И, верно, с тех пор погремок
На шее болтается птичьей.

По Чёрным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А всё-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.

1947


* * *
            Спой мне песню, как синица
            Тихо за морем жила...
                        «Зимний вечер»

Почему, скажи, сестрица,
Не из райского ковша,
А из нашего напиться
Захотела ты, душа?

Человеческое тело —
Ненадёжное жильё,
Ты влетела слишком смело
В сердце тёмное моё.

Тело может истомиться,
Яду невзначай глотнуть,
И потянешься, как птица,
От меня в обратный путь.

Но когда ты отзывалась
На призывы бытия,
Непосильной мне казалась
Ноша бедная моя, —

Может быть, и так случится,
Что, закончив перелёт,
Будешь биться, биться, биться —
И не отомкнут ворот.

Пой о том, как ты земную
Боль, и соль, и жёлчь пила,
Как входила в плоть живую
Смертоносная игла;

Пой, бродяжка, пой, синица,
Для которой корма нет,
Пой, как саваном ложится
Снег на яблоневый цвет,

Как возвысилась пшеница,
Да побил пшеницу град...
Пой, хоть время прекратится,
Пой, на то ты и певица,
Пой, душа, тебя простят.


Арсений Тарковский, Антология русского лиризма. ХХ век, русский лиризм, студия Александра Васина-Макарова, русская поэзия, Александр Васин-Макаров