Елизавета Ивановна Дмитриева, дочь небогатых дворян, родилась в Петербурге. В детском возрасте перенесла тяжёлую, долгую болезнь, сделавшую её хромой. Тогда же начала писать стихи. Окончив с медалью гимназию (1904 г.), продолжила образование в Женском педагогическом институте (специальности: средняя история и французская литература средних веков), после чего преподавала в гимназии. В институтские годы вошла в круг «новых поэтов». В 1909 году, опубликовав под псевдонимом Черубина де Габриак стихи в модном тогда журнале «Аполлон», пережила взлёт славы, которая мгновенно увяла, едва имя было раскрыто.
В 1911 году — замужество (Васильева по мужу). Лекции доктора Р. Штейнера; в 1913 году Штейнер назначает её представителем Антропософского общества в Петербурге.
С 1918 года живёт в Екатеринодаре (с 1921 г. — Краснодар) — создаёт «Детский городок» с театром, библиотекой, пишет пьесы для детей — и только через четыре года возвращается в Петроград; работает в ТЮЗе, занимается переводами, готовит книгу о Н. Миклухо-Маклае, пишет стихи.
ОГПУ арестовывает Е. Васильеву в 1927-м (за связи с Антропософским обществом): три года ссылки в Екатеринбург, куда отправили по этапу; позже ей удалось перебраться к мужу в Ташкент, где она и умерла (рак печени) накануне «года Великого перелома».
* * *
Братья-камни! Сёстры-травы!
Как найти для вас слова?
Человеческой отравы
я вкусила — и мертва.
Принесла я вам, покорным,
бремя тёмного греха,
я склонюсь пред камнем чёрным,
перед веточкою мха.
Вы и всё, что в мире живо,
что мертво для наших глаз, —
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.
И в своём молчанье — правы!
Святость жертвы вам дана.
Братья-камни! Сёстры-травы!
Мать-земля у нас одна.
1917,
СПб
* * *
Это всё оттого, что в России,
Оттого, что мы здесь рождены, –
В этой тёмной стране, –
Наши души такие иные,
Две несродных стихии они...
И в них — разные сны...
И в них разные сны, только грозы,
Только небо в закате — всегда
И мои, и твои,
И не спящие ночью берёзы,
И святая в озёрах вода,
И томленье любви и стыда,
Только больше любви...
Только больше любви! Неумелой
И мучительной мне и тебе...
Две в одну перелитых стихии,
Они в нашей судьбе –
Пламенеющий холод и белый,
Белый пламень, сжигающий тело
Без конца,
Обжигающий кровью сердца —
И твоё, и моё, и России.
8 июля 1922,
Петербург
* * *
Божья Матерь на иконе.
Не спокоен тёмный лик.
И зажатая в ладони
свечка гаснет каждый миг.
В сердце нет уж отголоска.
Все молитвы расточа,
сердце тает, как из воска,
воска жёлтого свеча.
Сердце тает, в сердце жалость, —
может быть, к себе самой.
И последняя усталость
опустилась надо мной.
Только слышу чей-то голос...
На иконе словно мгла:
«Колосится Божий колос...
Разве ты не поняла?
Я тебя послала жницей.
Только тот, кто нерадив,
может плакать и томиться,
ничего не завершив.
Если ты боишься муки,
Я сама свершу свой путь».
И тогда, ломая руки,
я шепчу ей: «Позабудь...
Позабудь мой грех невольный,
отпусти мой тяжкий грех...
Сердцу стало слишком больно
за себя, за нас, за всех...
Я не буду малодушной,
только снова улыбнись...»
Пахнет воском воздух душный,
вечереет в окнах высь...
В мягких отблесках заката
умирают скорби дня...
Ангел грустный и крылатый
тихо смотрит на меня.
1921
* * *
Не восходит месяц,
Нет на небе звёзд.
Кто же мне осветит
Потемневший мост?
Кто по шатким брёвнам
Так переведёт,
Чтоб не хрустнул чёрный
Под ногою лёд?
Храм давно уж заперт,
Спят колокола...
Если бы на паперть
Я взойти могла!
* * *
Страна моя. В тебе единой
моей судьбы веретено...
В твоих лесах, в твоих равнинах
любовью сердце крещено.
И от тебя — звериный голод
и чуда жаждущая кровь...
Дай пронести сквозь мрак и холод
такую русскую любовь.
1922
* * *
Весь лёд души обстал вокруг,
Как отражённая ограда,
А там совпал полярный круг
С кругами Ада.
Там брата ненавидит брат...
В немом молчанье стынут души,
А тех, кто обращён назад,
Змеёй воспоминанье душит.
И громоздятся глыбы льда...
Но кротко над вратами Ада
Неугасимою лампадой
Горит Полярная звезда.
WEGWARTE *
Вот облака закрыли журавли —
Куда их бег?
Не уходи от горестной земли,
Останься, человек!
Останься здесь, где есть песок и камень
И солнца мёд, —
Но здесь цветок, он голубой, как пламень,
Он расцветёт.
Все ночи жди, и будет ожиданье
Напряжено, как молнии в грозу, —
Где ты видал цветы благоуханней,
Чем здесь, внизу?
Пусть ты устал, пусть нет воды и хлеба,
Пусть ты один и негде ночевать.
Он голубой, он голубее неба...
Ты будешь ждать?
28.03.1928,
Ташкент
___________
* подорожник
Постскриптум_____________________________________________
Вместо «прекрасной католички, охваченной преступной любовью к Христу», какая представилась «всем» по присылаемым стихам — хроменькая гимназическая учительница Лиля Дмитриева, которую многие знали давно. Никто не обратил внимания на слова Иннокентия Анненского, сказанные им ещё в октябре 1909 года по прочтении первых же стихотворений Черубины де Габриак: «Имя, итальяно-испано-французское, мне ничего не говорит. Может быть, оно даже только девиз. Но старую культуру и хорошую кровь чувствуешь... А кроме того, эта девушка хоть отчасти, но русская... Она думает по-русски...»
* * *
Влюбился весь «Аполлон» — имён не надо... Их было много, она — одна. Они хотели видеть, она — скрыться. И вот — увидели, то есть выследили, то есть изобличили.
* * *
В самой себе я теперь гораздо ближе к православию. Дороже всего для меня Флоренский, как большая поэма, точно Дантов «Рай».
В нашей старине я очень, очень люблю русское, и всё в себе таким чувствую, несмотря на то, что от Запада так много брала, несмотря на то, что я Черубина. Всё пока... Всё покров... Я стану Елисаветой.
Фото 1912 г.
В 1911 году — замужество (Васильева по мужу). Лекции доктора Р. Штейнера; в 1913 году Штейнер назначает её представителем Антропософского общества в Петербурге.
С 1918 года живёт в Екатеринодаре (с 1921 г. — Краснодар) — создаёт «Детский городок» с театром, библиотекой, пишет пьесы для детей — и только через четыре года возвращается в Петроград; работает в ТЮЗе, занимается переводами, готовит книгу о Н. Миклухо-Маклае, пишет стихи.
ОГПУ арестовывает Е. Васильеву в 1927-м (за связи с Антропософским обществом): три года ссылки в Екатеринбург, куда отправили по этапу; позже ей удалось перебраться к мужу в Ташкент, где она и умерла (рак печени) накануне «года Великого перелома».
* * *
Братья-камни! Сёстры-травы!
Как найти для вас слова?
Человеческой отравы
я вкусила — и мертва.
Принесла я вам, покорным,
бремя тёмного греха,
я склонюсь пред камнем чёрным,
перед веточкою мха.
Вы и всё, что в мире живо,
что мертво для наших глаз, —
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.
И в своём молчанье — правы!
Святость жертвы вам дана.
Братья-камни! Сёстры-травы!
Мать-земля у нас одна.
1917,
СПб
* * *
Это всё оттого, что в России,
Оттого, что мы здесь рождены, –
В этой тёмной стране, –
Наши души такие иные,
Две несродных стихии они...
И в них — разные сны...
И в них разные сны, только грозы,
Только небо в закате — всегда
И мои, и твои,
И не спящие ночью берёзы,
И святая в озёрах вода,
И томленье любви и стыда,
Только больше любви...
Только больше любви! Неумелой
И мучительной мне и тебе...
Две в одну перелитых стихии,
Они в нашей судьбе –
Пламенеющий холод и белый,
Белый пламень, сжигающий тело
Без конца,
Обжигающий кровью сердца —
И твоё, и моё, и России.
8 июля 1922,
Петербург
* * *
Божья Матерь на иконе.
Не спокоен тёмный лик.
И зажатая в ладони
свечка гаснет каждый миг.
В сердце нет уж отголоска.
Все молитвы расточа,
сердце тает, как из воска,
воска жёлтого свеча.
Сердце тает, в сердце жалость, —
может быть, к себе самой.
И последняя усталость
опустилась надо мной.
Только слышу чей-то голос...
На иконе словно мгла:
«Колосится Божий колос...
Разве ты не поняла?
Я тебя послала жницей.
Только тот, кто нерадив,
может плакать и томиться,
ничего не завершив.
Если ты боишься муки,
Я сама свершу свой путь».
И тогда, ломая руки,
я шепчу ей: «Позабудь...
Позабудь мой грех невольный,
отпусти мой тяжкий грех...
Сердцу стало слишком больно
за себя, за нас, за всех...
Я не буду малодушной,
только снова улыбнись...»
Пахнет воском воздух душный,
вечереет в окнах высь...
В мягких отблесках заката
умирают скорби дня...
Ангел грустный и крылатый
тихо смотрит на меня.
1921
* * *
Не восходит месяц,
Нет на небе звёзд.
Кто же мне осветит
Потемневший мост?
Кто по шатким брёвнам
Так переведёт,
Чтоб не хрустнул чёрный
Под ногою лёд?
Храм давно уж заперт,
Спят колокола...
Если бы на паперть
Я взойти могла!
* * *
Страна моя. В тебе единой
моей судьбы веретено...
В твоих лесах, в твоих равнинах
любовью сердце крещено.
И от тебя — звериный голод
и чуда жаждущая кровь...
Дай пронести сквозь мрак и холод
такую русскую любовь.
1922
* * *
Весь лёд души обстал вокруг,
Как отражённая ограда,
А там совпал полярный круг
С кругами Ада.
Там брата ненавидит брат...
В немом молчанье стынут души,
А тех, кто обращён назад,
Змеёй воспоминанье душит.
И громоздятся глыбы льда...
Но кротко над вратами Ада
Неугасимою лампадой
Горит Полярная звезда.
WEGWARTE *
Вот облака закрыли журавли —
Куда их бег?
Не уходи от горестной земли,
Останься, человек!
Останься здесь, где есть песок и камень
И солнца мёд, —
Но здесь цветок, он голубой, как пламень,
Он расцветёт.
Все ночи жди, и будет ожиданье
Напряжено, как молнии в грозу, —
Где ты видал цветы благоуханней,
Чем здесь, внизу?
Пусть ты устал, пусть нет воды и хлеба,
Пусть ты один и негде ночевать.
Он голубой, он голубее неба...
Ты будешь ждать?
28.03.1928,
Ташкент
___________
* подорожник
Постскриптум_____________________________________________
Вместо «прекрасной католички, охваченной преступной любовью к Христу», какая представилась «всем» по присылаемым стихам — хроменькая гимназическая учительница Лиля Дмитриева, которую многие знали давно. Никто не обратил внимания на слова Иннокентия Анненского, сказанные им ещё в октябре 1909 года по прочтении первых же стихотворений Черубины де Габриак: «Имя, итальяно-испано-французское, мне ничего не говорит. Может быть, оно даже только девиз. Но старую культуру и хорошую кровь чувствуешь... А кроме того, эта девушка хоть отчасти, но русская... Она думает по-русски...»
А. Васин-Макаров
* * *
Влюбился весь «Аполлон» — имён не надо... Их было много, она — одна. Они хотели видеть, она — скрыться. И вот — увидели, то есть выследили, то есть изобличили.
М. Цветаева. «Живое о живом».
* * *
В самой себе я теперь гораздо ближе к православию. Дороже всего для меня Флоренский, как большая поэма, точно Дантов «Рай».
В нашей старине я очень, очень люблю русское, и всё в себе таким чувствую, несмотря на то, что от Запада так много брала, несмотря на то, что я Черубина. Всё пока... Всё покров... Я стану Елисаветой.
Е. Васильева. «Автобиография», 1927 г.
Фото 1912 г.